Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

Теперь она спасалась только работой. Выставки, экспертизы, с недавнего времени — лекции. Вера всё так же разговаривала с картинами, одним лишь взглядом отделяя зёрна от плевел, а оригиналы — от подделок. Ей не требовался изотопный анализ, тем более она в него и не верила. Акварели, гравюры, карандашные рисунки, холст-масло, алтарные триптихи verso и recto — много чего прошло через Верины руки.

О Сарматове она с тех пор слышала всего несколько раз — как ни странно, от Юльки. Журналисты склоняли имя знаменитого коллекционера по всем падежам — на него было заведено столько уголовных дел, что хватило бы целой банде преступников. Мошенничество, махинации в сфере искусства, сознательное введение в заблуждение… Был громкий скандал с выставкой русского авангарда в Европе, когда восемьдесят процентов работ оказались подделками, причём не самого высокого качества. Была печальная история олигарха, купившего фальшивого Кандинского. И всюду мелькала тень Сарматова, выросшая со временем до демонических размеров. Славян, понимала теперь Вера, отсиживает в тюрьме сарматовские грехи…

И всё же она скучала по Сарматову — никто больше не умел так смешить её, ни с кем ей не было так легко разговаривать.

Что ж, Вера смирилась и с тем, что у неё нет таланта, и с тем, что Лара никогда не встанет вровень с Евгенией, и с тем, что на личном счастье стоит столько крестов, сколько можно увидеть лишь на старом погосте. Вера не была красивой, не стала богатой, не научилась чувствовать себя счастливой. Завершивший свою карьеру борец сумо отрезает свою косичку — вот так и Вера в конце концов отрезала от себя всякие мечты и надежды. Кстати, её светлая коса, остриженная в восемьдесят девятом году, по сей день хранится в мамином шкафу на полке с платками. В юности Вера часто развлекалась, привязывая косу к своим коротким волосам — и потом «обрывая» её где-нибудь на публике быстрым движением. Коронный номер! Интересно, Серёже такое понравилось бы?

Вера смотрела на Серёжу (что за имя для взрослого человека, в самом деле? Всё равно что «Павлик» или «Дениска»), слушала, как похрапывает на заднем сиденье её возлюбленное дитя, и думала о том, что удача, вполне возможно, выглядит так: у неё рыжие, с сильной проседью волосы, серые и цепкие, как репейник, глаза и крупные руки, поросшие красноватыми — как на стеблях бегонии — волосками. Эти руки крепко держат руль и будут ещё крепче держать её, Веру.

— Почему вы так смотрите на руль? — спросил Серёжа. — Боитесь? Не надо, мы с Тамарочкой не подведём.

Вера вздохнула. Вопрос о машине Тамарочке и коте Песне оставался открытым — как финал романа, который автор никак не может окончить и поэтому оставляет дверь настежь: входи кто хочет! Кожистого кота Вера не сможет полюбить ни за какие коврижки, это однозначно, а звать машину по имени — попахивает если не дурдомом, то дурвкусом. И всё равно, это мелочи, такие ничтожные мелочи…

Бог никогда не был в мелочах и деталях, ведь за ними не увидишь всей картины.

Ещё один вопрос оставался открытым настежь — Вера привыкла стесняться своего тела и считала, что в её возрасте женщины значительно лучше выглядят в одежде, нежели в именинном костюме. А вдруг она покажется Серёже уродливой? А что, если он тоже, как все, влюбится в Юльку? А как отнесётся к этому Лара — слишком уж быстро она приняла к сердцу этого доктора, не случится ли вдруг трагедии в античном духе? Бедная Лара! Никаких представлений о будущем. Лишь однажды проговорилась, что будет сдавать бабушкину квартиру, после того как бабушка… ну, вы поняли. На днях дочь заявила, будто бы пишет рассказы — и Вера опасалась, что они окажутся чудовищно бездарными. Она приучила себя к мысли, что главный талант Лары — в отсутствии всяческих талантов, и даже та давняя история в Эрмитаже, когда дочь определяла картины «по запаху», увы, даже она оказалась такой же подделкой, как «шедевры» Славяна. Лара играла, Вера поверила. Мама мыла раму, Лара врала маме. Зачем? Сейчас уже не спросишь.

Как много вопросов, как мало ответов…

За пять километров от Тамарочки, подмигивающей поворотником в сторону переулка Встречный, Юлька сидела в гостиной своего красивого дома и смотрела, как Ереваныч шурует кочергой в камине. Копипаста не хотела разглядывать свою жизнь со стороны — и не старалась увидеть прошлое как цепь событий, которые привели её в этот день, в это мягкое кресло, к этой красивой керамической чашке с глинтвейном, который так изумительно варит эта гадина Люда.

В руке Юлька держала конверт — письмо от Вадима, которое вор оставил в портфеле Евгении. Кстати говоря, довольно странный вор — не взял ни планшетник, ни паспорт. Евгения, перед тем как заснуть, пробормотала какие-то оправдания для этого негодяя — что у него, наверное, большие долги, а в душе он очень хороший… Ничего, завтра Юлька вправит ей мозги, а если это не подействует, в ход пойдёт оружие массового уничтожения. Верка, если захочет, сможет внушить Евгении всё, что угодно.

Юлька покрутила конверт, покосилась на Ереваныча. Он так усердно сражался с дровами, что штаны его слегка сползли, обнажив дородную поясницу, густо покрытую черными волосами, и самое начало ягодичной складки, нежной, как у младенца.

— Плохо читать чужие письма? — спросила Юлька, глядя в упор на эту складку.

— Плоховато, — признал Ереваныч. — Но если невтерпёж — давай открою. Потом заклеим, будет как новый.

В письме не было ничего особенно таинственного — Юлька даже ощутила лёгкое разочарование, но вместе с тем и довольно болезненный укол зависти: как будто зонтиком ткнули в сердце!

Вадим писал старческим, паучьим почерком — и вправду серьёзно болел. Он прощался с Верой, объяснял, что чувствует вину перед ней — потому что действительно собирался сделать для неё авторское повторение, но почему-то не смог. Он даже начинал работу, есть холст с буквами ex-voto, но дело застопорилось по непонятным для него причинам. «Веристический», как он мрачно окрестил его, портрет, окончательно забуксовал и канул в Лету. «Девушка в берете» — его лучшая вещь, объяснял Вадим. Когда он умрёт, эта работа будет висеть в серьёзном музее (ещё решается, в каком), но Вадим не хочет уходить из этого мира, не завершив все дела, и поэтому посылает Вере некоторую компенсацию. И надеется, что она простит его и позволит уйти со спокойной душой. Вадим будет ждать ответа, он желает Вере Стениной всяческих благ, кланяется её родным и близким.

И ни слова о Юльке!

Ереваныч аккуратно заклеил конверт.

— Завтра отвезём Вере деньги, я уже всё приготовил. Только у меня к тебе большая просьба — не рассказывай ей про эту фигню в Москве. Скажем, что Евгения потеряла сумку, расстроилась, испугалась — дальше сама придумаешь, ты это хорошо умеешь. А с Евгенией я сам поговорю.

Юлька кивнула. Ереваныч был прав — Верка ни за что не примет от него деньги. Никто не любит Ереваныча, кроме неё, Юльки — на самом деле, конечно же, и она его не любит, но разве это имеет значение? Спокойствие и радость дороже всякой любви — тем более что в прошлом Юлька получала от любви одни лишь страдания. Валентин, Саша, Джон… Хорошо бы воспоминания сгорели в камине вместе с дровами, наконец-то побеждёнными кочергой Ереваныча.