Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Во-первых, «Марат» заметно убавил скорость. Но, главное — определенно потерял управление. Налево, вдоль улицы, не стал поворачивать, а двинул прямо, куда и ходу-то не было: там начинался высокий деревянный тротуар, а за ним — забор да ворота. За которыми стоял тот самый дом, зеленый с белой отделкой, давший сейчас временное укрытие Павлу Романовичу.

Броневик на это внимания не обратил: сдуру ударил на тротуар, подпрыгнул — и грохнул в ворота серой стальной мордой. Послышался треск, кто-то визгливо закричал во дворе. Павел Романович подумал, что «Товарищ Марат» сию минуту пожалует прямо к крыльцу, но этого не случилось.

Броневик пролез сквозь поломанные доски, прополз еще немного вперед, и тут его бензиновое сердце остановилось.

Павел Романович вскочил, кинулся к двери и столкнулся с давешней девицей-косой: вот кто ойкал у него за спиной! Не ушла, значит.

Просить посторониться не пришлось: увидала лицо Дохтурова, зажала ладошкой рот, в стенку вжалась. Павел Романович мимо проскочил — и вниз.

Скорее!

А что, спрашивается, скорее? Как он собирается воевать с броневиком — без гранат, без патронов? Этого Павел Романович не знал, но верил: что-нибудь да придумает. Но когда уже в сенях был, услышал: заскрежетало во дворе что-то с металлическим хрустом, а потом вновь ожил треклятый «Марат». Заревел, закашлял мотором.

Выбежал Дохтуров на крыльцо (весьма, кстати, неосторожно), а блиндированный монстр уже уползает со двора задним ходом. И дальше, не останавливаясь, попер задом наперед вверх по улочке. Так и убрался восвояси, на перекат через пути не полез. Не решился.

Что потом с ним было, Павел Романович своими глазами не видел. Это ему уже сам атаман рассказал — когда все закончилось.

* * *

— Жаль, — повторил атаман. — Мне здесь добрый доктор нужнее, чем тыловым крысам в Харбине. Их там и без вас есть кому пользовать. Впрочем, насильно мил не будешь… О чем просить-то хотели?

Сидели они вдвоем: адъютант принес несколько водок, закуску (очевидно, только что из станционного ресторана), рюмки. И мигом скрылся за дверью.

Глядел атаман благожелательно, можно сказать — расчувствованно. Неудивительно: получилось так, что весь его литерный поезд вместе с конвоем (а может, и с самим атаманом) спас именно Павел Романович. Точнее, его удачные выстрелы. А еще точнее — один-единственный. Который по счету — неизвестно, да и неважно. Главное, что угодил-таки Дохтуров из своего карабина «Товарищу Марату» точнехонько в бронещель.

О том ему рассказал сам Семин.

Выяснилось (это уж люди атамана расследовали), что в команде броневика было четверо. Все — матросы с Балтфлота. Люди храбрости отчаянной, звериной — и такой же беспросветной злобы. Одного из них Дохтуровская пуля достала. Не убила, но контузила — рикошетом прямехонько в голову.

Какое-то время шофэр тот пребывал в изумлении. Потом все же пришел в себя, но разум потерял: вместо того чтобы рвануть вперед и прорываться через пути, «Товарищ Марат» попятился, на ходу огрызаясь из пулемета. Палил в белый свет, как в копейку.

А на площади возле депо его достали атаманские пластуны. Подобрались вплотную и закидали ручными гранатами. Тут «Марат» совсем обезумел — дернул опять назад да и уперся нечаянно блиндированной кормой в осветительный столб. Ревел, тужился, столб в дугу согнул — но тут гранаты сделали свое дело, и пулемет у «Товарища» смолк.

Кинулись пластуны к броневику — а внутри пусто.

Тряпки горелые, жар, копоть. Кожаные сиденья кровью забрызганы.

Сбежала команда.

Хотели уж рукой махнуть — да только подошел к одному из атаманских казаков старый еврей, с пейсами. Отозвал в сторонку и сказал тихонько кое-что насчет матросиков из броневика. Так и так, дескать, видел своими глазами: в переулочке они прячутся, в двухэтажном доме, где внизу москательная лавка.

Там их и взяли, на чердаке. Казаки сперва сунулись — их встретили стрельбой из наганов. Но палили матросы недолго. Казаки опять накидали гранат — и тогда чумазые окровавленные черти из блиндированного «Марата» наконец сдались.

Потом расстреляли их, всех четверых. Но сперва, когда вели через площадь, налетели вдруг горожане и едва не отбили. Хотели самосуд устроить, за все, что от этих морячков претерпели. Казаков бранили, кричали им — дескать, что ж вы этакую сволоту, зверей, чекистов — от нас защищаете?!

Но атаман самосуда не признавал, и потому матросов увели, допросили. А уж после поставили у стены — на вполне законном теперь основании. Все чин по чину.

На допросах прояснилось, что броневик имел своей целью перебраться на ту сторону, чтоб расстрелять верховых и конвой. А заодно и своих стрелков прикрыть, дабы могли они вплотную подобраться к насыпи. Только не получилось.

Из зеленого дома тогда Павел Романович направился прямо к вокзалу — уже не спеша, потому что стрельба смолкла, и по радостным лицам горожан было понятно, чья взяла в этой кампании. Толпа на площади собралась изрядная, ликующая. Получился некий гигантский хоровод, в центре которого оказались казаки конвоя. А среди них Павел Романович, к немалому своему удивлению, обнаружил и самого атамана. Встречаться с ним прежде не доводилось, но фотографию Григория Михайловича он как-то раз видел — в «Харбинском вестнике». То, что на литерном поезде прибыл сам атаман, казалось странным. А может, и нет — если вспомнить, какой ценности груз имел литерный.

Среди толпы к атаману протиснулась девушка. Казаки ее не хотели пускать, но она изловчилась, оттолкнула одного, другому стукнула кулачком в грудь. И пробилась. Зашептала что-то, оглядывая толпу.

Павел Романович присмотрелся к ней повнимательнее. Вроде, видел где-то, недавно… И вспомнил: та самая барышня, что час назад ойкала у него за спиной — когда он сажал пули в серую тушу броневика. И барышня его тоже признала. Заговорила атаману на ухо еще оживленней, да еще пальцем показала — прямо на Дохтурова.

Павел Романович подумал: ну вот и все. Решила с перепугу мещаночка, что он и есть главный революционный террорист. И так в своей мысли уверилась, что побежала к самому Григорию Михайловичу ею делиться. Павел Романович оглянулся, прикидывая, как бы ловчей ему вывернуться из толпы, но тут же увидел, что атаман кивнул на него своим нукерам.

Поздно.

Но страхи оказались напрасными. Ничего коса-девица не напутала, а, напротив, в точности изложила. И Павел Романович, совершенно того не желая, тоже стал героем — во всяком случае, в глазах Семина.

Хотя, может, и был в этом некий резон?

…Однако вопрос задан — и на него надобно отвечать. Так чего же просить у атамана за собственное, с позволения сказать, геройство?

Чего именно он хочет, Павел Романович знал очень хорошо. Но как сформулировать столь необычную просьбу? Хоть и обещал атаман исполнить все, что в его силах, однако следует понимать: благие намерения — это одно, а действительность — нечто совершенно иное. И если прямо спросить у атамана насчет его авиации (а именно этим собирался поинтересоваться Павел Романович), то неизвестно еще, каким будет ответ.