Пожиратели огня - Луи Жаколио

— Шаром! Действительно, как это просто! — воскликнул Джонатан Спайерс. — Прямо-таки Колумбово яйцо. Как это не пришло мне в голову!

— Единственное затруднение, — продолжал Джильпинг, — состояло в том, чтобы соединить наш шар с вашим судном, лежащим на глубине сорока метров от поверхности озера. Я придумал сделать это с помощью двух колец из кованого железа, укрепленных на длинных канатах и надетых одно на нос, другое на корму судна, после чего канаты обоих колец, соединенные вместе, привяжут к канатам шара — и дело в шляпе! Еще вчера ночью Биган, Тукас и я на одной из шлюпок надели кольца на нос и корму «Ремэмбера», теперь остается только привязать шар к канатам от колец, наполнить его нагретым воздухом с помощью маленькой печи и рубленой соломы, которые теперь уже заготовлены на берегу, и через каких-нибудь пять минут вы увидите на поверхности озера ваш «Ремэмбер». Но вам надо будет поспешить воспользоваться коротким промежутком времени, в течение которого нам можно будет сообщаться с ним, так как шар почти наверное не выдержит увеличившейся тяжести судна вне воды и лопнет почти в тот самый момент, когда судно появится над поверхностью.

Все это Джильпинг говорил, продолжая подвигаться вперед, и вскоре собеседники в сопровождении туземца вышли на берег озера.

Здесь все было в полной готовности; Тукас и Дансан находились на своих местах. Джонатан Спайерс был вне себя от радости: он уже не сомневался в полном успехе придуманного Джильпингом приема и в порыве невыразимой благодарности судьбе, даровавшей ему спасение тогда, когда он все считал безвозвратно погибшим, внутренне дал клятву во имя графа и тех добрых людей, которые захотели помочь ему теперь, посвятить остаток дней своих деятельности на благо человечеству, а не на горе ему, как он мечтал раньше.

«Победив Ивановича и рассчитавшись с ним, я употреблю свое изобретение на то, чтобы даровать народам мир вместо уничтожения и войны. Народы восстают друг на друга, побуждаемые или принуждаемые к тому честолюбивыми завоевателями и человекоубийцами, себялюбивыми и жестокими, между тем сами по себе они желают жить в мире и трудиться для увеличения своего благосостояния. И я буду стоять на стороне народов против тех, которые натравливают их друг на друга для своих личных выгод и тщеславия; буду стоять за слабых против сильных, за жертв против их палачей!» — думал Красный Капитан.

Между тем время шло; звезды начали бледнеть на горизонте; близился рассвет. Очевидно, и Иванович дожидался этого момента, чтобы действовать с большей уверенностью и полнее насладиться своей местью.

Капитан вырвал из своей записной книжки листок и набросал на нем карандашом следующие строки:

Все обстоит хорошо. Через четверть часа я буду на «Ремэмбере»! Предупредите нагарнукских воинов, чтобы они рассыпались по всему лесу, так как возможно, что, потерпев поражение, «человек в маске» покинет своих и будет стараться укрыться в лесу. Не надо давать ему возможность бежать: настал час возмездия за все его преступления!

Эту записку он отослал с туземцем молодому графу, чтобы успокоить его.

— По местам, господа! — скомандовал Джильпинг.

Красный Капитан встал на самом краю берега, как раз напротив того места, где в нескольких метрах от берега находился его «Ремэмбер», готовый каждую минуту кинуться в воду и вплавь добраться до своего судна.

— Биган, растопите печь! — продолжал Джильпинг.

Солома разом вспыхнула и ярко запылала; люди без устали подбрасывали ее в огонь, и спустя несколько минут аэростат стал надуваться.

Оба механика держали наготове причалы, чтобы спустить по первому слову команды…

Вернемся, однако, к тому, что происходило внутри судна, которое теперь поднимали на поверхность воды. Прошло всего только пять дней с того времени, как капитан покинул «Ремэмбер», но эти пять дней показались экипажу целой вечностью. Мрачный и безмолвный, как грозный призрак, Сэмюэл Дэвис наблюдал за тем, чтобы все несли свою службу совершенно так же, как при капитане. Но уже на третьи сутки Холлоуэй, старший механик, осмелился явиться к Дэвису и спросить его, долго ли они будут оставаться в этом положении. В ответ Дэвис указал ему на свои пистолеты и сказал:

— В следующий раз они вам ответят!

И Холлоуэй больше ничего не спрашивал, но среди механиков началось глухое брожение; открытый бунт неминуемо вспыхнул бы на судне, если бы все эти люди не были глубоко убеждены, что их жизнь зависит от лейтенанта Дэвиса, которому, как они думали, был известен секрет управления судном; если его не станет, то ни один человек не выйдет живым из этого металлического гроба. И этого было достаточно, чтобы сдерживать всех в границах самой строгой дисциплины.

Загадочное бегство Ивановича не вызвало никаких подозрений, так как Дэвис объявил Прескотту и Литлстону, что он отправился с его поручением к капитану. Сам же он, не зная, как объяснить себе это непонятное исчезновение, полагал, что капитан ночью приходил за своим другом и увез его с собой, никого об этом не предупредив. Это предположение, вполне согласовавшееся с характером Джонатана Спайерса, было тем более вероятно, что Дэвис всегда считал русского ближайшим другом и поверенным капитана.

Таким образом, все волей-неволей мирились с существующим положением. Но если бы кто-либо мог заподозрить, что секрет «Ремэмбера» так же известен Дэвису, как и последнему механику, и что жизнь всех находящихся на судне всецело зависит от возвращения капитана, то волнение было бы велико, и едва ли Дэвис был бы в состоянии поддержать дисциплину.

Особенно неуравновешенным было поведение почтенного Джона Хэбкука Литлстона: в противоположность мрачному спокойствию остальных, он проводил большую часть дня в каюте, давая полную волю своим горьким мыслям.

— Ну, виданное ли дело, чтобы в мои годы, в сорок пять лет, человек, занимавший почетное положение в калифорнийском суде, вдруг очутился в какой-то закупоренной жестянке, на дне австралийского озера, где можно пить только дистиллированную воду и дышать искусственно выработанным воздухом? Нет, без сомнения, это дурная наследственность! Мой отец в один прекрасный день исчез, и никто никогда ничего не слыхал о нем; шестнадцати лет от роду сестра моя, Анна-Мария, вышла замуж за какого-то траппера-канадца, вместе с ним покинула цивилизованное общество и начала скитаться по лесам и дебрям и жить жизнью дикарей. В конце концов мой младший брат забрал себе в голову перелететь на воздушном шаре через Атлантический океан и тоже пропал бесследно. Я один вел нормальный и разумный образ жизни, но и мне, очевидно, суждено кончить, так же, как они. Какая злая насмешка судьбы: начинать делать глупости в сорок пять лет! После этого я готов ждать от себя всего, что угодно; я поверю, что могу сделаться вождем дикарей, что меня будут звать «Дубонос» или «Летучий змей», что я стану скальпировать своих собратьев, поклоняться какому-нибудь Маниту и есть человеческое мясо! Я как сейчас помню, как моя незабвенная мистрис Литлстон говорила мне: «Хэбкук, если меня не станет, ты сделаешь еще что-нибудь худшее, чем все они, твои родственники». И что же? Что же? Едва только она успела умереть, как я тотчас же поступаю казначеем на судно, летающее под облаками, и на шар, ныряющий на дно океана… Другой бы сразу сбежал на моем месте, когда его встретили два немых негра, которые посмотрели на меня так, как будто хотели съесть, и когда владелец чудовищного судна с таким видом, как будто он собирался вышвырнуть меня в окно, дал мне всего один час сроку перед отправлением в бесконечное путешествие, цель которого мне не была известна! Ах, мистрис Литлстон, мистрис Литлстон, зачем вы так рано переселились в лучший мир! Если бы вы не покинули меня, я не был бы заключен, как сардинка, в запаянную жестянку и не разгуливал бы в железной клетке, как африканский лев в зоологическом саду, не жил бы на глубине пятидесяти метров под водой, как морская рыба… Нет, надо положить этому конец! — неизменно восклицал Хэбкук в заключение и шел разыскивать Дэвиса.