Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи - Наталья Константиновна Бонецкая

на беседы с антропософами (а это звезды первой величины в русском антропософском движении – Белый, Волошин, Сабашникова), естественным образом прикидывала, какой станет ее внутренняя жизнь, приступи она к антропософскому тренингу, описанному Штейнером в книге «Как достигнуть познания высших миров?». Ее мюнхенские записи августа 1913 г. отражают именно это предвкушение первых антропософских переживаний. И примечательно, что плод антропософских медитаций ей виделся отнюдь не как обретение новых духовных восприятий и познаний, не как блаженное вступление в духовный мир – небывалое, обогащающее жизнь расширение кругозора, а как «разложение, омертвение ценности жизни»[964]. Она понимала, что цель антропософских упражнений – пробуждение органов духовного восприятия, пребывающих в зародышевом состоянии у современных людей, что означает достижение учеником более высокой, чем наличная, ступени эволюционного развития. Речь идет в оккультизме о таком «обновлении», которое означает трансформацию всей человеческой природы. И когда «антропософствующая» Евгения заявляла, что «новый человек сам себя должен сделать – прежде всего истреблением прежнего»[965], она, как мы сейчас увидим, опиралась на упомянутый ключевой штейнеровский текст.

Надо отдать должное антропософскому учителю: антропософский – «розенкрейцеровский» (по его утверждению) путь он отнюдь не представляет усеянным розами, – да простит мне читатель этот каламбур. Но если это и крестоношение, то безблагодатное, чисто трудовое (как выражался Бердяев), ибо предполагает изначальный отказ человека от помощи высших духовных сил (не случайно Евгения назвала его «распятием на вечность»). «Пока душа не стала видящей в высшем смысле, она ведется стоящими выше ее мировыми силами» – и с этим положением Штейнера христианин согласится: действительно, нас, духовно незрячих, ведут по жизни Христос, Ангелы-хранители, святые покровители, и в этом наша экзистенциальная опора, наше упование, сам живой источник сил, потребных для земного странствия. Однако, продолжает доктор, «благодаря оккультному обучению» человек «вырастает из этого водительства и должен отныне сам взять на себя водительство собою». Ученик выпадает из «мировой гармонии» (разумеется, и из Церкви, добавим мы от себя) и «становится подвержен заблуждениям, о которых и не подозревает обыкновенное сознание»[966]. Утрата благодати влечет за собой постепенное расшатывание всех основ внутреннего (а затем и внешнего) существования адепта «духовной науки». Переводя на свой – религиозный язык, Евгения именно этот отказ антропософского неофита от высшего водительства выразила покорным: «Иду от Бога…» [967]

Вступление на оккультный путь радикально меняет сознание человека, его душевную жизнь и мироощущение. В книге Штейнера эти перемены описаны весьма проникновенно, – вообще чтение антропософских текстов подводит вплотную к соответствующему опыту. Прежде всего преобразуется сновидческая жизнь ученика – теперь в состоянии сна у него сохраняется сознание. А так как перед ним изначально поставлена цель осознанного пребывания в духовном мире, бодрствование «я» при покоящемся физическом теле расценивается как первый шаг к ней[968]. Проснувшись, ученик помнит то, что видел во время сна; вскоре образы сновидений начинают посещать его и наяву[969]. Поскольку сон начинает быть для него в определенном смысле явью, бодрствование же заполняется «сновидческими» картинами, резкая – для «обыкновенного сознания» – грань между этими двумя состояниями стирается. Так ученик достигает принципиально важного результата своих усилий – «непрерывности сознания», – чуть позднее мы увидим, почему он так значим для антропософского мировоззрения. Однако внешнего наблюдателя – скажем, читателя обсуждаемого интересного трактата Штейнера, примеривающего к самому себе его содержание, – может уже смутить то, что ему обещают, взамен его привычного (конечно, несовершенного, слепого) существования, некую странную жизнь в полусне… Когда еще он достигнет «познания высших миров», – и достигнет ли вообще[970]; но прежде надо настраиваться на то, что профаны считают душевной болезнью… – Но дальше – больше. Вторжение путем описываемого Штейнером оккультного тренинга в человеческую природу ведет, по утверждению доктора, к разделению главных душевных сил человека: его мышление, чувства и воля отныне действуют в нем независимо друг от друга. Внутренняя гармония распадается, и должна быть создана новая – при властвовании в душе «пробудившегося высшего сознания самого человека»[971]. Пробудится оно – а может, нет? Вероятно, читая «Как достигнуть познания высших миров?», Евгения задавала себе такой вопрос. Она остановилась на «разложении», «расщеплении» – «истреблении прежнего» человека[972] (что она имела в виду, нам теперь понятно), и это можно было только тупо принять. Уж какая там радость от обретения истины! Ведь следующий плод антропософской работы – это уже упразднение в человеке всей его прежней духовной жизни, набиравшей силу на протяжении многих лет воспитания, образования, работы над собой и т. д.: «Все, что было ему (ученику) привито, совершенно уничтожается благодаря разрыву между волей, мышлением и чувством»[973]. «Омертвение ценности жизни – да и пусть»[974], – только и могла отреагировать Евгения на открывшуюся перед ней перспективу гибели культурной личности вслед за распадом души. Смирение перед антропософской мудростью угнетало, мало-помалу вгоняло в тяжелейшую депрессию.

Основной претензией Бердяева к антропософии было то, что для нее не значим цельный, «единственный и неповторимый» лик человека, образ Божий в нем. В этом мировоззрении «лик человеческий дробится на множество», помимо того что человек разлагается «на составные части»[975], Е. Герцык, находясь в 1913 г. в Мюнхене, с особой остротой осознала, что это не просто теоретический вопрос: она поняла, что штейнеровский оккультный тренинг направлен на разложение не только душевного состава, но и лика человека. И здесь, быть может, сокровенный смысл антропософии, ее экзистенциальный нерв, «эзотерика» этого эзотерического воззрения. – Попытаемся разобраться, в чем же тут дело.

Главная, собственная цель всякой религии (а также альтернативных тайных учений) – это победа над смертью, – во всяком случае, положительный, вселяющий надежду ответ на вопрос о возможности бессмертия для человека. Учение Церкви относит все упование человека на момент второго пришествия Христа, за которым последует общее телесное воскресение. Загробным существованием бессмертной души Церковь в деталях как бы не интересуется. – В антропософии все обстоит наоборот. Ее интерес сосредоточен на судьбах как раз души, – точнее, той не подверженной посмертному распаду духовной индивидуальности, которая выступает субъектом реинкарнационной цепи. Но неразложимость индивидуальности проблему бессмертия до конца не решает. После смерти рано или поздно происходит утрата ею самосознания вместе с забвением завершенной жизни. И когда данная индивидуальность – в новом физическом теле – снова начнет жизнь на земле, то это будет уже другая личность, напрочь забывшая свое предыдущее воплощение. Индивидуальность неуничтожима, тем не менее «бессмертие» это, не будучи переживаемым осознанно, лишено для человека экзистенциальной реальности. Субъекту не легче от того, что он формально осведомлен о своем бессмертии: в опыте оно ему не дано, ибо он утрачивает сознание, попав