Аромат грязного белья - Михаил Армалинский

* * *

В Заратустре имеется мудрёная главка «О целомудрии», в которой Заратустра говорит (голосом Ницше):

В городах трудно жить: там слишком много похотливых людей.

Почему же трудно? – Да потому, что есть огромное желание подражать этим похотливым людям и в то же время полная неспособность это сделать?

И далее Ницше изгаляется:

Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты похотливой женщины? (7: 39)

Что же его так драматично страшит в том, чтобы женщина его возжелала? Не то ли, о чём Ницше отчаянно мечтал, но никто не хотел брать его ни в мечты, ни тем более – в объятия. Можно подумать, что Ницше решил прикинуться святым Иосифом, верным своему боссу – философии.

Дрожащим от похоти голосом Ницше принуждает Заратустру вещать и такую чушь:

И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят – они не знают ничего лучшего на земле, как лежать с женщиной.

Эта тирадка, которую доверчивый читатель готов воспринимать как обличение разврата, есть по сути чистой воды зависть Ницше к мужчинам, лежащим с женщиной. А лучше – с женщинами.

* * *

Как ловко умеет сука-чувственность молить о куске духа, когда ей отказывают в куске тела! —

чревовещает Ницше, держа в руках куклу Заратустры (7:39).

Так Ницше точно очертил суть духовной жизни, возникающей как результат полового голода. Вскоре Фрейд разработал на той же идее свою теорию сублимации.

* * *

Интересно также, что Ницше называет себя:

я – старый имморалист… (6:233).

Мы, имморалисты!.. – болваны и очевидность всегда против нас! (7:347)

Из такого термина должно бы следовать, что Ницше выступает против морали как таковой, оставляя вместо неё пустое место. Но, как водится, природа не терпит пустоты, и христианская мораль заменяется моралью сверхчеловека.

Подобное происходит, когда Ницше называет себя антихристом – в итоге он не оставляет пустоту атеизма, а заменяет Христа Заратустрой, сверхчеловеком, то есть собой. Оба эти негативные определения имморалиста и антихриста обрекают на вечную зависимость от того, что отрицаешь, а следовательно – на вторичность. Поэтому даже позитивное содержание этих определений всегда обусловливается ненавистными Ницше моралью и христианством, тем самым гарантируя им жизнь до тех пор, пока отрицательные приставки анти- и им- являются сутью Ницшевых определений.

Кстати, позитивное понятие «сверхчеловек» опять-таки зависимо от «человека», столь ненавистного Ницше. Приставка сверх- связывает по рукам и ногам весь Ницшевый радикализм, попадающий в зависимость от «человека». Так «сверхчеловек» недалеко ушёл и от «недочеловека».

Радикальнее было бы придумать слово, как отражающую суть сверхчеловека, например, назвать его «ёбарь».

* * *

Мораль отрицает жизнь… (7:526) —

пишет Ницше. А в чём состоит та жизнь, которую мораль отрицает? Интеллектуальную жизнь Ницше вёл в полной мере свободную, и ничьи «отрицания» не мешали его мыслительному процессу. Жил он повсюду, где хотел, и мораль не стесняла его свободы передвижения. Но мораль всячески отрицала его половую жизнь – она установила преграды, которые Ницше не мог преодолеть.

В другом месте он сам подтверждает, что все его проблемы с моралью сводятся к сексу:

Всякая здоровая мораль подчиняется инстинкту жизни… Противоестественная мораль, то есть почти всякая мораль, которой до сих пор учили, которую чтили и проповедовали, направлена… против инстинктов жизни. Святой, угодный Богу, есть идеальный кастрат… (7: 575).

Половая мораль – это не что иное, как метод установления принудительного разделения половых органов друг от друга, позволяющий собирать дань за право их совокупления. Практически это осуществляется с помощью насаждения стыда.

Значит, противоположностью кастратской морали, прочь от которой стремился Ницше, является мораль гедонизма (истинного служения Богу с помощью наслаждения) – задачей которой в противоположность нынешней, становится добровольное соединение половых органов с помощью искоренения стыда.

Стыд – это синтезированный обществом страх, который оно вливает, как яд, в кровь здорового человека. Человек рождается бесстрашным перед своей и чужой наготой, но его втягивают в общественный заговор стыда. Этот заговор против самих его участников, и многие из них вовремя раскрывают его, но стыд на всю жизнь оставляет кровавый след в душе.

Самый грандиозный заговор, подлость, ложь в человеческом обществе – это половой стыд, это насильно навязываемая запретность нагого тела.

Борьба с моралью у Ницше сводилась к борьбе с сексуальным стыдом, который зловеще материализуется в женской недоступности.

Не зря Ницшевый Заратустра лишён стыда:

Я сорвал с себя одежды. Я не стыжусь своей наготы! (4: XV)

Если только вдуматься в это привычное умопомешательство стыда, то можно снова помешаться и таким способом выйти в нормальные. Это ведь подумать только: самое важное, что занимает умы, души, жизни людей, – это как и с кем совокупиться, а потом, когда это «сверхжелание» так или иначе свершается, его удовлетворение делают высшей тайной, за раскрытие которой грозит не только тюрьма, но часто и лишение жизни. То есть делать открыто то, для чего человек рождён и существует, запрещено, а совершать это можно только скрыто, будто это преступление, которое терпится обществом лишь потому, что оно не хочет вымереть.

Когда научатся конвейерно оплодотворять в пробирках и вставлять эмбрионы в матки для высиживания, секс останется лишь для наслаждения, и тогда у радикалов-моралистов появится основание его практически полностью запретить. Если Церковь выступает против искусственного осеменения, то скоро она одумается и будет его пропагандировать изо всех сил, так как искусственное осеменение сделает в глазах Церкви ненужным половой акт с его наслаждением, которое испокон веков стоит христианству поперёк горла.

* * *

Несмотря на оскопляющие ужасы христианства, которым подвергались и подвергаются народы, несмотря на атаки Ницше и иже с ним, христианство по-прежнему функционирует, и люди радостно обманываются, из чего следует заключить (а бизнесмены, включая попов, давно это уразумели), что люди рождены для слепой надежды, и пытаться это менять – значит выступать против природы. Природы быдла. Овец надо пасти и стричь – вовсе не случайный евангелический лозунг. И единственно возможное равенство между пастухом и овцой может произойти только в момент их совокупления.

* * *

Жестокость возникает от мстительности за настойчивое удержание от тебя того, чем ты хочешь владеть. Видя жестокость, всегда можно утверждать, что за ней кроется месть. Ницше пытается жестоко мстить морали за то, что она лишила его женщин. Но мораль только ухмылялась, молча сводя его с ума.

* * *