Золото бунта, или Вниз по реке теснин - Алексей Иванов

За Могильным камнем по берегам появились зачаленные барки: железные караваны хватались на ночлег. Осташа тупо всматривался, отыскивая барку Колывана. Вставать к берегу полагалось только тогда, когда пробежишь мимо своего караванного. Но флаги Каменского завода пока еще совсем не встречались. Щелчками пронеслись мимо одинаковые скалки — камень Камешок, Еловый камень, Бычок.

— Колыван говорил, что за Ленёвским будет хвататься, — пояснил Федька, уже вернувшийся на скамейку, и пальцем, перепачканным в крови, указал на дальнюю скалу.

Но и за Ленёвским стояли только чужие барки, и за мрачными грудами Черных камней — тоже. Пришлось огибать еще Нотихинский боец, косо торчавший из пенной оторочки, а потом прорываться сквозь пляску Нотихинского перебора. Только за каменными срубами Свинков Федька закричал:

— Вона, вон они! Наш караван! Колыван стоит!.. Все, Осташка, делаем хватку!

— Федька, подлец, ты чего же это пьянство развел? — сквозь зубы тихо спросил Осташа, опустившись на корточки за спиной у Федьки.

— Господь с тобой! — изумился Федька, по-татарски сидевший у костра на своем армяке. — Такие страхи прошли — как душу не залить?

— Так и заливал бы в одиночку… Почто бурлаков спаиваешь?

— Я за бороду никого не нагибаю! — обиделся Федька. — Сами пьют! Душа — мера!

— Ты ж ведь ковшом обносишь.

— А я на одного себя делить не приучен.

— На все у тебя ответ найдется… — прошипел Осташа. — Давай прекращай гульбу.

— Не-е, Остафий Петрович, — пьяно-рассудительно возразил Федька. — У нас уже шлея под хвостом. Щас только до лежки. Знаю.

Осташа разозлился и поднялся на ноги.

— Эй, захребетники, кончай хмельное глушить! — крикнул он для всех. — Завтра же снова на воду! Еще опасней река будет!

— Водолив потчует! — сразу возмущенно загалдели со всех сторон.

— Свое пьем!..

— Сплавщику на берегу слова нет!

— Бабой своей командуй!

— Кержакам душу православную не понять, молчи уж!

— Охолонуть дай, сплавщик!

Осташа плюнул и пошел от костра прочь.

Барка схватилась за левый берег на Пегушином плесе на версту ниже Колывана. Местечко выпало удобное — ровное, с сосняком. Бурлаки разожгли огромный костер, подвесили котел, в который Федька отмерил крупы. С пережитого волнения Федька решился выволочь из казенки бочонок водки, налил в ковшик и пустил по кругу — а дальше и понеслось. Стемнело; котел опорожнили, а ковшик все катился колесом. В бочонке плескалось уже на донышке, но Осташа понимал, что вслед за первым Федька выволочет и второй. Остановить Федьку Осташа не мог: его сплавщицкая власть была только на барке. На берегу хозяином становился водолив.

Пьяные бурлаки сидели вокруг костра, гомонили вразлад, не слушая друг друга. Кто от пьянства отстал, те уже разошлись по берегу, забились в шалаши-бугры и спали, закутавшись в тряпье, — ночной бор дрожал от храпа. Осташа направился к куче лапника, на которую уложили раздавленного Бакира. Возле Бакира устало сидела на полешке какая-то баба. Осташа подошел ближе и узнал Фиску.

— Как он? — негромко спросил Осташа.

— Без памяти, — ответила Фиска. — Сначала все кровью плевал, потом забылся…

— Выживет?

Фиска послюнявила тряпочку и стала легонько оттирать Бакиру губы. Лицо татарина белело в темноте, как лыковый испод.

— С нами — не выживет, — сказала Фиска. — У него ребра поломались. Может, легкое костью порвало… Его к печи надо, в тепло, и припарки на грудь, чтоб отек оттянуло… А в мурье только застудим и до Лёвшиной даже не довезем…

— Где ж я ему печь возьму? — буркнул Осташа. — Из бурлацких лаптей сложу?

— Завтра будем Плешаковку проплывать, так велите, Остафий Петрович, его на пристань свезти.

— Как? — снова разозлился Осташа. — Я ж не караванный, косной лодки у меня нет. А хватку делать — сама понимаешь, и одной на день достает…

— Ну, тогда сейчас надо снести его на Шайтанский завод, пока недалеко, — неохотно ответила Фиска. — Верст пять, наверное, будет?..

— Ты понесешь? — ощерился Осташа. — Чужие версты легко считать! А спать когда? Мне завтра во все глаза смотреть надо!

— Да я ведь понимаю… — виновато сказала Фиска, опустив голову и тряпицей вытирая скулы Бакиру.

— Кивыр, кивыр, ам оссам… — вдруг захрипел татарин, и на его губах опять запузырилась кровь. — До стены дойдешь, а там золото, камни, сундуки… Бери — не надо…

Осташа молча разглядывал Бакира.

— Остафий Петрович… — вдруг как-то принужденно заговорила Фиска, не глядя на него. — Вы… Вы меня простите, за то, что тогда было… За слова те мои… Сама я охальничала, сама и напросилась… Я вам завсегда рада… Ежели хотите… Ежели хотите… — Она сбилась.

Осташа с удивлением смотрел на Фиску. О чем это она?.. О том случае ночью под камнем Нижний Зайчик?.. Сейчас он уж об этом и думать забыл — а она, значит, помнила, на уме держала… И вдруг Осташе стало жаль ее. Ну кто была Фиска? Бездетная соломенная вдова. В общем — вольная птица, только воля-то — без счастья. И вот он, Осташа: уже сплавщик, и молодой, и холостой, и со своим хозяйством в Кашке. И нет ни свекра, ни свекрови. Нет меньших братьев-сестер, которых еще подымать надо. Нету никого старшего, кто его добро располовинил бы при дележке… Но все это было так глупо, нелепо, неуместно: на сплаве, рядом с умирающим Бакиром…

— Не будем о том, Фиса, — стараясь, чтобы прозвучало помягче, твердо сказал Осташа.

Пусть теперь она сама его позвала — он все равно больше не пойдет с бабой в дерезняк.

Фиска смотрела на него снизу вверх огромными мокрыми глазами.

— А я вам хоть немножко-то люба?..

— У меня невеста есть, — легко соврал Осташа. — Ты, Фиса, лучше вдовца какого поищи… Ты девка бойкая, все у тебя еще сладится.

Не желая говорить дальше, он развернулся и пошагал обратно к костру.

— Эй, питухи! — громко сказал он. — Я решил татарина в Шайтанский завод отнести, иначе помрет он. Мне в подмогу двоих нужно. Штоф ставлю.

Но пьяным бурлакам никуда не хотелось идти.

— В Шайтанке штоф, а в казенке бочка! — крикнули Осташе.

— Да не сдохнет татарин, оклемается!

— Татары — они как кошки живучи!

— У меня соседа на лесоповале еще не так придавило — выжил, только скособочился!

— Иди один, коли охота!

— Ты нам тут не указ, на скамейке командуй!

Осташе тошно стало слушать этот глумливый гам.

— Да чтоб вам дети также пособили! — в сердцах сказал он, повернулся и пошел в лесок отыскивать шалаш Никешки.