Голем и джинн - Хелен Уэкер

Возбуждению, охватившему Шальмана, мешала лишь усталость и упрямые мысли о том, что к этому времени он давно должен быть в приютном доме и наслаждаться немногими отпущенными ему часами сна. Но разве можно остановить погоню и дать следу остыть? Не обращая внимания на слабость и горящие ноги, Шальман ускорил шаг.

Он свернул на Бауэри и, несмотря на поздний час, обнаружил, что на улице полно народу. След сейчас был так силен и явен, что, казалось, исходил от каждого встречного. Шальман жадно разглядывал лица и вдруг почувствовал внезапный приступ паники: что, если он и его жертва разойдутся в толпе, а он этого даже не заметит?

В глаза ему бросилась знакомая вывеска «Конрой» и повторяющиеся знаки луны и солнца. Шальман постоял в дверях, заглянул внутрь. Нет, цель его поисков не здесь. В лавке было только несколько человек, рассматривающих пачки с табаком, да молчаливый очкастый торговец краденым.

Шальман повернулся, чтобы уйти, пока хозяин не заметил его, и чуть не налетел на высокого красивого человека со светящимся лицом.

«Простите», — буркнул Джинн, обходя открывшего рот старикашку, который словно прирос к тротуару перед лавкой. Он открыл дверь, и колокольчик над ней слабо звякнул. Конрой бегло улыбнулся ему из-за прилавка и показал глазами на посетителей, что разглядывали товар, а потом снова уткнулся в изрядно помятую газету. Джинн тоже начал рассматривать полки с табаком. Он уже решил, что будет совсем неинтересно просто дождаться, пока Конрой не закроет магазин и не уйдет, а потом взломать замок. Куда забавнее ограбить этого жулика прямо у него под носом. Джинн собирался купить немного серебра, а потом согласиться на традиционное предложение подняться в комнаты. Он уже достаточно изучил магазин, чтобы знать, какие проходы и двери ведут из борделя наружу, в переулок, где любили собираться подручные Конроя. Он задержится в верхних комнатах, а если будет необходимо, не побрезгует компанией одной из девушек и дождется, пока Конрой не уйдет. Если действовать с умом, от бандитов Конроя нетрудно будет скрыться. Можно отвлечь их чем-нибудь…

Колокольчик над дверью снова звякнул, и в лавке появился старик, с которым Джинн только что столкнулся на улице. Он уставился на Джинна с какой-то неестественной настойчивостью.

— Что вам? — нетерпеливо спросил Джинн.

— Ахмад?

Джинн выругался про себя. Остальные покупатели уже расплатились и выходили, а раз этот старик знает его имя, придется дожидаться и его ухода.

— Мы знакомы? — спросил он по-английски, но незнакомец лишь помотал головой, не отвечая этим на вопрос, но только обозначив нежелание говорить и портить момент.

Обменявшись с Джинном взглядами, Конрой сложил газету.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он у посетителя.

Старик отмахнулся от продавца, как от назойливой мухи, и улыбнулся Джинну. Улыбка у него оказалась одновременно хитрой и торжествующей — улыбка беса, собирающегося раскрыть чью-то тайну. Он поднял руку и двумя пальцами поманил Джинна к себе.

Заинтригованный, тот шагнул к старику и тут почувствовал это:странную дрожь, пробежавшую по спине и основанию шеи. В голове раздалось какое-то гудение. Одна из рук затряслась. Дело было в браслете. Он вибрировал.

Джинн замер. С ним происходило что-то очень-очень плохое.

Старик протянул похожую на клешню руку и схватил его за запястье.

За мгновенье до того, как все, что было стеклянного в его магазине, включая даже очки, рассыпалось на мелкие кусочки, Уильям Конрой успел заметить то, о чем потом никогда не рассказывал ни полиции, ни своим подручным, ни даже священнику, к которому ходил на исповедь каждый четверг. В ту секунду он увидел, как внезапно изменились две фигуры. Там, где стоял тощий старикашка, вдруг оказался другой — обнаженный, с прокаленным на солнце лицом, лишь немного прикрытым тонкими прядями волос. А там, где был человек, известный Конрою как Ахмад, стоял и не человек вовсе или какое-нибудь другое земное существо, а лишь видение, подобное дрожанию воздуха над раскаленным тротуаром или пламени свечи, колеблемому ветром.

В тот самый миг, когда их руки соприкоснулись, берега потаенного озера памяти расступились, а потом исчезли, и потоки образов, ощущений и впечатлений захлестнули обоих и увлекли с собой в прошлое.

Там, где раньше в воспоминаниях Джинна зияла пустота, простиравшаяся от полета ястреба в кроваво-красном вечернем, небе до пробуждения на грязном полу в мастерской Арбели, теперь теснились недели и месяцы, наполненные временем и движением. Джинн видел юную девушку-бедуинку, любующуюся его сверкающим дворцом, видел, как он сам входит в ее мечты и сны. Он вспомнил все их встречи и свой собственный, все растущий интерес к ней. Как никогда раньше, он чувствовал, что для него дни, разделяющие их свидания, бегут, по обыкновению, быстро, а для нее тянутся невыносимо долго; он ясно видел знаки того, что сны и реальность начинают опасно смешиваться у нее в голове.

Не в силах отвернуться, он видел, как в последний раз проник в ее душу. Он чувствовал, как жадно она тянет его к себе, вниз (а он и не думает сопротивляться!), на свою воображаемую свадьбу; как, ослепленный желанием, он уже не видит опасности и только в самый последний момент, в панике и боли, с трудом вырывается из ее снов.

Собственными глазами он видел, как парит в воздухе, практически уничтоженный. Видел, как отворачивается и закрывает уши, чтобы не слышать крики ее родни, а потом прячется в своем стеклянном дворце.

А потом он увидел и то, что случилось дальше.

Остатки дневного света догорали на парапетах стеклянного дворца, и Джинн с раздражением сознавал, что солнце спускается все ниже.

Прошла уже почти неделя с его последней страшной встречи с юной бедуинкой, а он все еще не пришел в себя. Целыми днями он недвижно парил в воздухе, грея на солнце незаживающие раны, но на ночь прятался внутри дворца, под защиту стеклянных стен. Ночи теперь приносили ему досаду и усталость, раны чесались и болели, а настроение неизменно падало. Еще несколько дней на солнце, и он соберет достаточно сил для давно задуманного путешествия в обиталище джиннов, на место своего рождения. Почему, ну почему он не отправился туда раньше? Зачем безалаберно и бездумно позволил втянуть себя в жизнь людей? Все мысли о Фадве теперь были окрашены злостью на собственную глупость.

Нет, он нисколько не винил девушку в том, что произошло! Вина была только его. Он слишком приблизился к ней; он чересчур восхищался тем упорством, с каким она и ее родные цеплялись за каждый кусок пустыни, за каждый колос и каплю молока. Упрямство и силу он принял за мудрость и не сумел разглядеть незрелости ее ума. Ну что ж, он усвоил свой урок. Возможно, когда-нибудь он и захочет понаблюдать за человеческим караваном издалека, но и только. Отныне с людьми у него все кончено. Старые джинны были правы, когда предупреждали, что между двумя их народами не может быть ничего общего. Как бы увлекательны, как бы наполнены чувствами ни были их встречи, цена за них оказывалась чересчур высокой.