Голем и джинн - Хелен Уэкер

Так продолжалось век за веком. Кувшин переходил из рук в руки, а душа ибн Малика — из тела в тело, то в одной части мира, то в другой. Он был крестоносцем, и при осаде Иерусалима норовил стащить святые реликвии. Был учеником Парацельса и отдавал все, свои силы поиску философского камня. Был синтоистским монахом и шаманом в племени маори, был продажным курьером при дворе герцогов Орлеанских. Он ни разу не был женат, никогда не имел детей и никого не любил. Посвящая себя религии, он всегда забирался в самые темные и мистические ее закоулки, а занявшись политикой, демонстрировал ненасытную жажду власти. Все его многочисленные жизни были, как правило, несчастными и редко кончались хорошо. Но в каждом новом воплощении он все с большей жадностью охотился за секретом вечной жизни, даже не подозревая, что это единственное, чем он уже обладает.

Сменялись столетия, а душа ибн Малика не в силах была перейти в иной мир, пока был жив Джинн. Так тянулось до тех пор, пока в забытом богом прусском местечке на руки матери не передали пищащего младенца по имени Иегуда.

Все это увидел Джинн.

Увидел себя, заключенного в темный сосуд, воющего от отчаяния.

Увидел, как снова и снова рождается ибн Малик.

Увидел Иегуду Шальмана — последнее и самое сильное воплощение ибн Малика. Увидел, как мальчик рос и из обычного ученика превращался в знатока темной и запретной магии. И еще он увидел, как однажды в дверь Шальмана постучался одинокий мебельный фабрикант, желающий взять в жены изготовленного по заказу голема.

Все это увидел и Шальман.

Увидел, как собственная жизнь разворачивается перед ним, подобно бесконечной нити с нанизанными на нее жемчужинами, всеми воплощениями, от ибн Малика до самого себя.

Увидел он и все то, что жило в памяти Джинна, узнал о его поражении и плене. Увидел, как тот выбирается из кувшина в мастерской жестянщика, и дыру в его памяти в том месте, где когда-то разворачивалась история бедуинской девушки Фадвы. Он увидел, как постепенно Джинн знакомился с городом и привыкал к своим путам. И еще увидел, как однажды ночью он встретился с удивительной женщиной, сделанной из глины.

Кто-то бил Джинна по щекам. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним Конроя. С лысины того капала кровь.

Выходит, все случилось на самом доле. Безжалостная правда о том, что он когда-то сделал, обрушилась на него как удар. Джинн повернулся на бок и от боли сжался в комок, как и тысячу лет назад на запятнанном кровью полу своего дворца.

Где-то поблизости раздавался женский визг, кричал «Полиция!» и шумели пожарные помпы.

— Ахмад! — торопливо бормотал Конрой. — Приходи в себя, парень. Вставай.

Рядом с ними еще кто-то застонал. Колдун.

Джинн поднялся на ноги, пошатнулся и оперся на Конроя. С его одежды, тихо звеня, посыпались осколки стекла и присоединились к тем, что уже покрывали весь пол лавки. Рядом с витриной без движения лежал старик, засыпанный осколками и табаком. За шиворот Джинн рывком поднял его с пола.

— Освободи меня! — рявкнул он.

Голова старика бессильно мотнулась на тощей шее. Убить его сейчас было легче легкого: одно короткое движение, одна рука на морщинистом горле — достойная расплата за то, что он сделал с Фадвой!

Но неразрывно связывающая их нить никуда не денется, и завтра же в какой-нибудь далекой стране родится мальчик…

С криком отчаяния и досады Джинн разжал руку, и старик снова повалился на пол; голова его, мотнувшись, ударила о край витрины.

Конрой положил руку ему на плечо.

— Сейчас здесь будет полиция, — негромко сказал он. Если обращение Джинна с пожилым человеком и показалось ему странным, он этого никак не выдал.

Только теперь Джинн заметил выбитые окна и собирающуюся под ними толпу. Все проститутки с верхнего этажа в панике выскочили на улицу, в разной степени раздетости. Парни Конроя, выстроившись в ряд, защищали дверь от любопытных, желающих заглянуть внутрь.

— Полиция, — повторил Джинн. — Твоя лавка…

Он не сразу вспомнил, что этой ночью собирался ограбить Конроя.

— Обо мне не волнуйся, — торопливо сказал тот. — У меня с полицией давнее знакомство. А что этот твой приятель? Что с ним будем делать?

Джинн взглянул на распластавшегося на полу старика. «Огонь с огнем, душа с душой… до тех пор, покуда ты жив».

Теперь он знал, что ему делать.

— Этот человек — опасный убийца, — сказал он Конрою. — Он убил девушку, которую я когда-то знал. Ей было всего пятнадцать. — Он пошатнулся и схватился за край витрины. — Не хотелось бы, чтобы полиция обнаружила меня здесь. Я еще должен кое-что сделать. Чтобы все исправить.

Конрой задумчиво посмотрел на него, потом наклонился и ударил еще не пришедшего в себя старика по лицу:

— Ладно, полиция с ним разберется. А лично я тебя здесь не видел. Уходи. Через заднюю дверь.

До того момента, как раздался взрыв, Салех просто бродил по Бауэри и размышлял, сколько еще будет внушать себе, будто на самом деле просто гуляет, а не разыскивает Джинна. Он заглядывал в тысячу лиц, радостно улыбался всем и нисколько не огорчался, когда в ответ на него смотрели с недобрым подозрением; и все-таки ни разу он не заметил знакомого лица, светящегося, как будто на зажженную лампу надели абажур. Да и сможет ли он узнать это свечение теперь, когда его зрение вновь стало нормальным?

Он уже начинал волноваться, когда до него донесся звук взрыва, а мгновеньем позже он ощутил, будто что-то мягко толкнуло его в спину. Все вокруг ахнули и повернули голову, а потом закричали, когда на тротуар обрушилась волна битого стекла.

Вместе со встревоженной толпой Салех побежал вперед, стало ясно, что все произошло в маленькой табачной лавке. Он не мог разглядеть никого внутри, но догадаться было нетрудно. После всех событий этой ночи и дня вряд ли это было просто совпадением. Салех поднялся на цыпочки и поверх голов различил цепочку крепких парней, охраняющих вход в лавку. Из толпы раздавались крики: звали властей, полицию, то и дело слышались слова «бомба» и «анархисты». Споткнувшись, на него чуть не упала полуобнаженная женщина; он протянул руку, чтобы поддержать ее, и заработал чувствительный шлепок.

А вот и он! У задней двери, выходящей в переулок.

К своему удивлению, Салех обнаружил, что Джинн по-прежнему светится, хотя и не так сильно, как прежде. Значит, какая-то часть болезни еще не прошла, а может, и навсегда останется с ним, как отметина после оспы.

Джинн был осыпан битым стеклом, что придавало его наружности еще больше блеска. Рассекая толпу, он на глазах Салеха быстро зашагал на юг, подальше от шума. Его обычно высокомерная осанка вдруг показалась неуверенной, даже угрюмой.