Пленительная страсть - Ферн Майклз

— Ребенок не ее и не мой, а наш. Ни о какой Испании и речи не может быть! Завтра утром она отправится с нами в Батавию. Ребенку нужны мать и отец. Сейчас у нее нет другого выхода, как подчиниться мне. Законом оговорены подобные ситуации, и Сирена прекрасно знает, что должна поступить так, как я говорю.

— Но может, компромисс… — нерешительно начал Калеб.

— Никаких компромиссов! Она отправится с нами!

— Она убьет тебя, если ты попытаешься забрать у нее ребенка, — с тревогой сказал мальчик. — Я это понял по ее глазам.

— А я убью ее, если она попытается забрать у меня ребенка. Безвыходное положение, как ты считаешь?

— Единственный выход, отец, — это пойти на компромисс, — произнес Калеб, понуро опустив голову.

Риган схватил его за плечи и повернул к себе лицом.

— Я сказал, что не будет никаких компромиссов! Ребенок мой!

— Не только твой, но и Сирены. Это она родила его!

— Ребенок мой! — упрямо повторил мужчина, не обращая внимания на тихие слова сына.

Калеб высвободился из рук отца и отступил от него на шаг.

— Ребенок должен остаться с матерью, — твердо произнес он, и глаза его глянули сердито и неуступчиво.

— Если придется принимать решение, то на чей корабль ты сядешь, мальчик, — на мой или Сирены?

Калеб стиснул зубы и, сжав руки в кулаки, взглянул в холодные голубые глаза отца.

Риган понял, что не получит прямого ответа от мальчика, и невольно ссутулился, устремив куда-то в сторону потухший взгляд.

Калеб, глядя на него, с трудом сдержал рыдания. Ну почему они не могут отбросить свои разногласия и начать новую жизнь? Может быть, забрать этого несчастного ребенка и убежать с ним куда-нибудь? Тогда эти двое скорее поймут, какие они глупцы!

В подавленном настроении и в полном безмолвии брели по благоухающему саду отец и сын, направляясь к дому.

Риган наполнил большой бокал вином, доставленным к столу из богатых винных погребов Цезаря, и сел, задумавшись. Все его мысли были о Сирене. И сердцем, и всем своим существом он тосковал по ней. Какой же он глупец! Зачем он наговорил ей столько всякой чепухи? Почему он не может выбросить из головы застарелую ревность? Почему он никак не может простить Сирене этого проклятого Альвареса?

Однако она не стала опровергать его обвинения! Значит, она действительно была близка с испанцем! Значит, не так уж безосновательны были все его подозрения! Но тогда он был прав, что ребенок мог родиться и от Цезаря! Почему же она так взбеленилась?! И что-то такое на мгновение мелькнуло в ее глазах после его вопроса об их отношениях с Альваресом… Что это было? Сожаление, угрызение совести, раскаяние? Но это выражение исчезло так быстро, что он даже не успел определить, что за ним крылось. Да и было ли вообще какое бы то ни было выражение? И все же ему не следовало заводить речь на эту тему. Самое главное — это ребенок. Калеб прав: Сирена может убить его, если у нее забрать малыша.

И все же он не может позволить, чтобы его лишили сына. Жена должна вернуться с ним в Батавию. Ребенок в таком нежном возрасте нуждается в матери. Возможно, если бы он ей что-то пообещал, то она согласилась бы уступить его требованиям. Но что? Не существовало ничего такого, что бы она желала получить от него, за исключением сына. Но он не может этого сделать и никогда не отдаст своего сына никому.

Или, может быть, придумать какую-то уловку? Пойти на какую-нибудь хитрость? Калеб утверждает, что Сирена никогда не лжет и не нарушает данных ею обещаний. Быть может, каким-то образом вынудить ее пообещать ему, что… Риган тяжело вздохнул и устало покачал головой. Мысли его путались. Что он может сказать этой женщине с холодными глазами, которая носит его фамилию и является матерью его сына? Но он мог поклясться, что тогда, в ту туманную ночь на борту фрегата, она воспылала не меньшей страстью, чем он сам. И позже, в ее комнате, после того злополучного ужина у Альвареса, когда он повел себя как необузданное животное… Наверное, она все уже забыла. А он… Теперь, когда в нем укоренилась уверенность, что Сирена была близка с испанцем, ему уже никогда не избавиться от ревнивых мыслей. Этот проклятый Цезарь! Неужели он всегда будет стоять между ними?

Но почему, почему она все равно остается такой желанной? Почему он испытывал такое страстное влечение к Сирене? Что в зеленых глазах этой ведьмы заставляло вскипать его кровь? Он желал ее так, как никогда никого в жизни. Он хотел от нее детей. Он любил бы ее, как никогда еще мужчина не любил женщину. Почему она никак этого не поймет? Почему она ненавидит его и постоянно мучает? А сама она? Мучается ли она так же, как он сейчас? Нет. Она абсолютно бесчувственная женщина. Или, скорее всего, она не испытывает никаких чувств именно по отношению к нему. Она откровенно с самого начала дала ему это понять. Весь вопрос в том, сможет ли он жить без нее? И сможет ли он жить с ней в одном доме, не домогаясь ее? Нет, никогда!

Он сердито стукнул ногой по стулу из тикового дерева и вскрикнул, но не от боли в ноге, а от боли в душе из-за собственной безысходности. Что же ему делать? Может случиться так, что ему очень не повезет и он останется лежать здесь в луже крови, а его жена, двое сыновей и эта чертова экономка поплывут на его бриге к берегам Испании! Но нет, она не смогла бы убить его! Ведь он отец ее ребенка. Или смогла бы? Впервые в жизни он оказался один, по-настоящему один. Один-одинешенек! Ему стало не по себе. Хотелось с кем-нибудь поделиться наболевшим. И это было удивительным, потому что никогда в жизни он не испытывал потребности с кем-либо делиться своими мыслями и чувствами. Даже с Титой. Почему Сирена оказывала на него такое воздействие?

Риган сердито заходил по комнате, потом плюхнулся на парчовый диван и с силой стукнул по нему кулаком.

А если сказать ей, что он сгоряча наговорил все про ее связь с Альваресом, что сам он ничему этому не верит, что он просто хотел немножко позлить ее? Может, тогда она…

Он снова ударил кулаком по парчовому дивану. Ответ ему был хорошо известен заранее. Все слишком поздно. У нее не осталось никаких чувств, кроме любви к сыну. А он скоро заберет у нее и сына. Какие еще могут быть вопросы? И какие ответы?

Риган снова подошел к столу, налил себе вина и залпом осушил бокал. Затем налил еще. И еще.

К тому времени, когда слуга пошел приглашать Сирену к ужину, ван дер Рис был уже как следует пьян.

Она наблюдала за ним прищуренными глазами, и ей было невыразимо грустно.

— Ты собрала вещи к завтрашнему путешествию? — спросил он, неразборчиво произнося слова.

Сирена не сочла нужным отвечать что-либо. Она молча ела рыбу.

— Отвечай мне, черт побери! Я спросил тебя: собралась ты или нет? — произнес он как можно отчетливее, желая быть уверенным, что она поняла его.

Не получив ответа, он встал и пристально взглянул на нее. Но Сирена по-прежнему продолжала молчать, глядя лишь в свою тарелку.