Охота на изюбря - Юлия Латынина

– Что случилось? – спросил Черяга. – Я слышал, там Заславский наушничал?

– Прочти вот это.

Денис с недоумением взял несколько листочков. Это были ремонтные счета пятого цеха, – речь шла о валках для стана горячего проката. Под счетами красовалась его, Черяги, закорючка, потому что правом подписи под любым счетом на сумму свыше тридцати тысяч долларов на комбинате обладал только Извольский, а во время болезни Извольского – Черяга.

– И в чем дело? – искренне спросил Денис.

– По документам выходит, что Сташевич менял валки по пять раз в день, – сказал Сляб.

– А как часто их надо менять?

– Раза в полтора реже.

– Я не знал, – глупо сказал Денис.

– А в цех сходить было трудно? – голос Извольского резко повысился. – Если ты на фиг не знаешь, чего подписываешь? Неужели трудно было проехать два километра и спросить рабочих? А заодно получить бесплатную консультацию на предмет того, как часто их меняют?

Денис молчал. В свое оправдание он мог сказать, что спал последние два месяца часа по четыре в сутки, и ему даже в голову не приходило доехать до цеха. Равно как не приходило ему в голову и то, что симпатичный сорокалетний Сташевич, любитель сибирских прибауток, охоты и водки, со спокойной душой подсунет на подпись и.о. гендиректора липовые документы и положит себе в карман деньги за липу. А именно это, судя по всему, он и сделал.

– Ну что молчишь? Ты почитай, почитай внимательно вот это!

И Извольский кинул на колени Денису довольно толстый договор со страховой компанией. Договор был на страхование коксохимических батарей от пожара. Договор принес, как смутно припомнил Денис, главный инженер Скоросько.

В принципе все подобного рода договоры должны были проходить юридическую экспертизу, но тут дело было безотлагательным, срок старой страховки истек за день до подписания договора, а юристы комбината, как назло, были в Москве. Черяга перевернул последнюю страницу: визы юриста не было до сих пор, хотя Скоросько сказал, что ее поставит.

– Извини, – растерянно сказал Денис, – я поставил подпись без визы. Клячин тогда к арбитражу готовился, если бы я стал бюрократию разводить, Скоросько меня бы вообще возненавидел…

– Да ты не последнюю страницу читай! Тринадцатую!

Денис открыл тринадцатую страницу. Он изучал ее секунд двадцать, пока ему не бросилась в глаза строчка, набранная петитом: «Договор вступает в силу в случае ядерной войны».

Денис густо, неудержимо покраснел.

– Большое спасибо! – гаркнул Извольский. – Ты меня просто по гроб жизни обязал! Застраховал цех на случай пожара при ядерной войне! Ты бы еще домну застраховал от того, чтобы ее мыши не погрызли! Или на случай Второго Пришествия Христа! А то еще можно застраховать «на случай разумной экономической политики российского правительства»! Ядерная война, и та скорее случится! Тебе объяснять, что дальше было со страховой премией?

– Нет, – сказал Денис.

– Ну до чего ж ты у нас умный! Задним числом! Два года, пока я сидел в своем кабинете, ни одна собака ни на полкило стружки с комбината не вынесла! Два месяца ты сидишь – и вот такое кино!

– Что мне делать?

Извольский задохнулся.

– Что тебе делать? А ты не знаешь? Ну конечно, ты не знаешь. Когда ты пришел на комбинат, на нем уже не воровали. Тогда объясняю: если кто много сожрал – ему суют два пальца в горло и макают в унитаз. Гигиеническая такая процедура. А потом вышвыривают с комбината. Ясно?

– Но мы не можем это сделать.

– Это почему же?

– Потому что если мы вышвырнем Скоросько вон, он побежит к «Ивеко».

Извольский буравил взглядом своего зама.

– Интересное соображение. С тобой случайно Скоросько не делился страховой премией, что ты его защищаешь?

У Дениса перехватило дыхание.

– Я тебе никогда не говорил, – безжалостно продолжал Извольский, – что у менеджера всегда есть три варианта любой сделки? Заключить договор с фирмой, которая просит мало денег за товар, но ничего не откатывает на карман. Заключить договор с фирмой, которая просит больше, а исполняет договор хуже, но зато больше откатывает на карман. И заключить договор с теми, кто вообще ни хрена не сделает, все заводские деньги себе упрет – но половиной поделится. И доказать этого нельзя. Но когда ко мне два раза подряд прибегал снабженец и говорил, что вот – кто же знал! но меня опять кинули – я этого снабженца выкидывал к чертовой матери. А тут – два раза! Два раза за два месяца! На поллимона, как минимум!

– Но…

– Кто на комбинате имеет право подписи? Скоросько или ты!? Как это могло пройти мимо тебя! Ты мой зам или ворона лохастая?

Денис стоял, нервно сжимая руки. Извольский вдруг замолчал и проговорил новым, глухим голосом.

– Мне плевать на губернатора и на банк, – вдруг сказал он. – Мне на энергетиков плевать. Это все внешнее. Это как дубинкой по голове. А когда на комбинате крадут – это как рак. Ты этого не застал. А я это по гвоздочку вытаскивал. Когда приходишь к фин-директору и говоришь: какого хрена ты миллионый банковский вексель за триста тысяч долга отдал? «Да что, Вячеслав Аркадьич! Бумажка и бумажка, денег нет, я ее отдал!» – «Да ты бы до Сбербанка дошел, улицу перешел, тебе бы девятьсот тысяч дали». – «Нешто мы, ахтарские, в этом понимаем…» А у самого уже особняк на Кипре!

Денис стоял перед Извольским весь пунцовый. Оправдываться? Чем? Что если ты спишь по четыре часа в день, то ты можешь просто не дочитать страховой договор до тринадцатой страницы? Вот только почему он, здоровый бугай с двумя руками и двумя ногами, до тринадцатой страницы не дочел, а парализованный, накачанный всякой химией Извольский – дочел?

– Приходит счет за ломку мартена, на двести тысяч, – продолжал Извольский. – Идешь в цех, спрашиваешь, много ли людей печку ломало. «Да не, человек десять». – «А долго ли?» – «Да два дня». Идешь к главному инженеру: «А не много ли – двести штук за печку?» – «Да ты что, там сто человек целый месяц трудились…» Я тогда еще замом генерального был. Приходишь к генеральному, начинаешь орать, что у нас ломка мартена немногим отличается от ломки чеков у «Березки». «Да что ты, такие хорошие ребята». А на этих хороших ребят давно бандиты уже сели, потому что на всякий скраденный грош садятся бандиты… А меня потом еще ругали, что я генерального в унитаз вылил. А тут – либо генерального в унитаз, либо весь завод.

Думаешь, от меня тогда так просто отстали? По окнам стреляли. К двери траурный венок прислали… Я это зубами выгрызал, людей через колено ломал… А ты в два месяца все в канализацию слил… Кинули, как лоха: ах, юристы все в Москве…

Извольский сцепил руки у подбородка. Шторы в кабинете были отдернуты, комнату заливал ослепительный свет от отраженного настом солнца, и в этом свете Денис очень хорошо видел, как постарел и пожелтел за время болезни тридцатичетырехлетний Извольский.