Охота на изюбря - Юлия Латынина

– Это правда, что вы сегодня уволили главного инженера?

– Он что, вам звонил?

– Нет, звонила его жена. Галя. Она… она очень хорошая женщина. Мы с ней подружились.

– Да, я его уволил.

Голос Дениса в морозной ночи звучал слегка глухо.

– Он сейчас дома. У него плохо с сердцем…

– Ира, я не владелец завода. Если вам жалко Скоросько, скажите это Славке.

– Я ему говорила. Он сказал, что исполняющий обязанности – вы и что в ваши решения он вмешиваться не будет.

Денис помолчал.

– Ирина, Скоросько украл у комбината деньги. Мало того – из-за этих денег он сел на крючок бандитам. Местным, но связанным с долголаптевскими. Если бы я его не уволил, то весь завод бы раскрали к весне к чертовой матери. Кстати, я уволил двоих – Скоросько и Сташевича. Это начальник четвертого цеха, если вы не знаете. Горячий прокат.

Со Сташевичем было не так страшно, как со Скоросько. Услышав, что происходит, он сдуру сел в машину и поехал с комбината. На проходной его взяла промполиция, и к вечеру Калягин просто принес Денису исписанный показаниями лист и магнитофонную пленку. Денис подмахнул приказ, даже не видя Сташевича.

– Зачем вы так ведете себя с Володей Калягиным?

Денис некоторое время не отвечал. Потом, чтобы скрыть волнение, он зажег сигарету. Красный огонек тускло засветился в ночи.

– Ира, – сказал Денис, – Володя Калягин – бандит. После того как его вышибли из органов, этот человек занимался тем, что наезжал на ларьки и забивал стрелки. Когда вам говорят, что он навел порядок в городе, – это преувеличение. Он навел его потому, что пристрелил авторитета номер один. А сам он был авторитетом номер два. И когда он стал начальником промышленной полиции, то авторитеты номер три, четыре и так далее получили по чавке и откочевали в другие регионы. Так что, понимаете ли, мы оба бывшие. Только я бывший следователь, а он – бывший бандит. Вот я и не выношу бандита.

– Если вы не выносите бандита, – тихо спросила Ирина, – почему вы сделали володиным заместителем Свенягина?

– Свенягин мне помог. Витька был хороший парень.

Ирина сжала губы. Она очень хорошо помнила свою первую встречу с покойным Витей Свенягиным. Белые фары «девятки», умирающий Извольский близ обочины и безумный вопль обкурившегося дружка Камаза: «Это соска Извольского! Гаси ее и валим отсюда!»

Шекель обежал вокруг тихо урчащего джипа, сунул голову в раскрытую дверь, выбрался наружу и опять стал тыкаться носом в брюки Черяги.

– А когда убили… ну, расстреляли тех мальчишек, которые наехали на компьютерный магазин, это кто стрелял? Бандит Калягин или хороший парень Камаз?

Губы Дениса сжались в одну тонкую полоску.

– А вот это, – сказал он, – совершенно не предмет для обсуждения.

– А этот энергетик? Денис, неужели Слава это одобрил? Неужели он это – приказал? Как это делается, Денис? Вот вы – заместитель директора, и какая-то шпана в подъезде?

– Вам вовсе не надо знать, как это делается, – возразил Денис.

Ирина помолчала.

– Знаете, Денис, – сказала она, – когда мы познакомились, вы… вы казались совсем другим человеком.

– Каким другим?

– Не знаю. Мягче. Спокойнее. Я бы никогда не подумала, что вы из-за неприязни можете мучить людей. Что вы можете уволить человека, который плачет и умоляет оставить его на заводе хоть дворником. Что вы можете приказать расстрелять трех мальчишек. Ведь это вы приказывали, да? Стрелял Свенягин, а приказывали вы?

«Я никогда не делал ничего, что бы мне не приказал Сляб», – захотелось ответить Денису. Но он промолчал. Шекель несильно схватил его за рукав дубленки и потянул куда-то в сторону. Видимо, собаке хотелось, чтобы двое нравившихся ему людей оставили эту большую железную штуку и пошли гулять с ним, далеко-далеко, за замерзшее озеро и лес, в котором иногда подвывали дальние кузены овчарки – крупные сибирские волки.

– Если Володя Калягин умильно на вас глядит, это еще не значит, что он хороший человек, – буркнул Денис.

– Если Володя Калягин сделает какую-нибудь глупость, то это будет потому, что вы его загнали в угол. А вы потом с торжеством… – Голос Ирины внезапно сорвался на жалобный крик: – Господи, Денис, неужели вы не понимаете – я боюсь за Славу! Вы… вы все пользуетесь им, чтобы решать свои проблемы! Вы все клянетесь ему в любви, а потом делаете так, чтобы он кого-нибудь выгнал! Того же Скоросько! Это наверняка… наверняка вы подложили на него компромат!

«Господи, – усмехнулся про себя Денис, – это я-то пользуюсь Славкой… Просто крыша может поехать».

Ира внезапно повернулась и побежала прочь. Снег хрустел под легкими сапожками. Шекель заметался, чувствуя, что между этими двумя происходит что-то неладное, громко и негодующе фыркнул на Дениса, а потом полетел вслед за пушистой женской шубкой. Денису захотелось догнать ее, все объяснить, успокоить. Но что объяснять? И как? Поэтому он молча курил, глядя, как Ирина исчезает за поворотом.

Докурив, Денис пожал плечами, щелчком отправил бычок на обочину и сел обратно в машину.

На следующий день областной арбитражный суд в очередной раз отложил апелляционный иск оффшорок к «Ахтарскому регистратору», – на этот раз оказалось, что судья Баланова изволила заболеть. Может, она и вправду заболела, – вот только московские юристы на слушание вовсе не явились, видимо, будучи осведомлены о состоянии здоровья судьи, а ахтарские, наоборот, пришли и сидели с мытой шеей. Это было неприятно, так как показывало заинтересованным сторонам, что в Ахтарске не знают, что у них делается под боком, а в Москве, до которой четыре тыщи километров, наоборот, осведомлены куда лучше.

Вслед за сим к Слябу на дачу приехал, особо не шифруясь, один из замов Дубнова, некто Трепко. В принципе Трепко был благожелательный визитер и в отличие от своего непосредственного шефа продолжал тянуть сторону комбината.

Трепко был низенький мужичок с растрепанными волосами и красным носом. Дешевый его костюм был обыкновенно помят, а выглядел он всегда так, будто всю прошлую неделю беспрестанно пил. Как он ухитрялся достигать этого эффекта, было непонятно, поскольку, единственный из сунженского руководства, Трепко был абсолютным трезвенником.

Словом, Трепко горел доброжелательством и стремлением услужить. Проблема была в том, что он Извольскому категорически не нравился: он был маленький, жадный, весь какой-то припорошенный перхотью, и главное, было совершенно очевидно, что Трепко является его союзником не по велению сердца, а оттого, что решил поставить на эту карту, и еще оттого, что очень много и красиво пилил заводских денег. Именно через Трепко шла основная обналичка налогов в губернаторский карман, и стань Трепко против комбината – завод бы сломал его через колено.

За время болезни Сляб разнежился и привык к непозволительной для его ранга роскоши: роскоши общения только с теми, с кем хотелось общаться: с Ирой, Денисом, Федякиным, еще двумя-тремя преданными ему людьми. Сейчас, разговаривая с Трепко, Извольский от долгой непривычки чувствовал почти физическое отвращение и несколько раз ловил себя на безумной мысли: а вот не обхамить ли его в лицо и не велеть ли уйти?