Все лики смерти - Виктор Точинов

Он сделал знак пилоту, тот нырнул в кабину и появился с большой сумкой в руках. А Маркелыч заговорил по-прежнему, как говорил с Лукиным на улице Пионерного, безбожно «окая»:

– Ну раз дело-то прояснилось, решили мы тебя с дежурства тутошнего снять… А ты тут полный «киндерсурприз» приготовил… Вон, Аполлоша-то чуть рычаги из рук не выпустил, как увидел, что у тебя за рыбешка на кукане-то… Да и я на белую горячку погрешил первым делом… а как сели, подошли поближе – рыбка-то самая натуральная, а ты не то рыдаешь, не то смеешься в полном беспамятстве… Ты хоть помнишь, как поймал-то ее, Евгеньич, а? Может, дохлую подцепил, кверху пузом всплывшую-то?

– Помню… – сказал Лукин и впервые посмотрел на Маркелыча хоть с каким-то выражением.

– Ну и ладушки. Не знаю уж, как тебе фарт такой пропер… что у меня, у старого рыбака, глаза-то на лоб полезли… Видать, долго ты за счастьем своим ходил.

– Долго… очень долго… И далеко.

– Стоило того, стоило… Ну с такого улова грех не выпить. Разливай-ка, Аполлоша… примем по чуточке, грамм по двести пятьдесят… чтоб еще крупней попалась.

Звяканье извлекаемых из сумки-холодильника бутылок произвело эффект магического заклинания: из недр вертолета, как гомункулус из пробирки, возник совершенно пьяный мужик в зеленой форменной рубашке – возник, умудрился спуститься без членовредительства с приставной лесенки и целеустремленными, но нетвердыми шагами устремился к берегу, на ходу расстегивая ширинку.

Но невиданных размеров рыбина уже на второй пуговице заставила его позабыть о первоначальных намерениях.

– Эт’ что т’кое? – риторически вопросил гомункулус, извлекая из кармана брюк крайне мятый бланк протокола. – Э-эт-то, ик, факт злосн’го бр’кан’ерства… ик… в ик… особо кр’пных размерах… Налицо првышешение, нет… первыше… ик… нормы вылова на…

Гомункулус извлек из другого кармана пружинный безмен, пошатнулся и решительно двинулся к рыбе – определять размер ущерба.

Маркелыч захохотал звонко, как двадцатилетний. Молчаливый Аполлоша и смеялся негромко, прикрывая рот ладонью. А следом за ними рассмеялся Лукин – и смех его уже не звучал рыданием.

Четвертый сон Юлии Л.

– Скажи, Остин, как там, в будущем?

– Ну-у… У всех летающие машины…

Обед и ужин жрем в виде таблеток…

А Землей правят злые вонючие обезьяны.

Старый фильм.

На набережной Мойки, на тротуаре, тянущемся вдоль парапета, пятеро парней – в зеленых платках, прикрывающих нижнюю часть лица до глаз, в низко надвинутых кепках – били ногами человека в одежде православного священника. Вернее, пинали четверо, а пятый фиксировал процесс на видео, заходя с разных ракурсов. Он же время от времени бросал взгляды по сторонам: не помешает ли кто развлечению?

Никто не мешал.

Хотя зрители были… Не толпа, скорее кучка, человек семь-восемь, но к ней время от времени присоединялись новые прохожие. Держались они в благоразумном отдалении, на другом тротуаре, у домов. Трое снимали происходящее на мобильные телефоны, остальные наблюдали, изредка негромко комментировали.

Егор с неприязнью подумал, что когда-то весьма активно призывали: «Не проходите мимо!» Мимо таких вот ситуаций не проходите, разумеется… Допризывались. Не проходят.

И в самом деле, ни один мимо не проходил. Кучка зевак на тротуаре росла.

Значит, нельзя проходить и ему. Камеры наблюдения натыканы всюду, особенно здесь, в центре, – мертвых зон почти нет. Но толку от всей машинерии ноль, если не знать, за кем имеет смысл наблюдать. Запись с этой камеры будут изучать придирчиво, и лучший способ угодить под колпак – вести себя не так, как все: бежать, когда другие стоят, или стоять, когда другие бегут, или шагать мимо, когда другие глазеют на расправу.

Избиение продолжалось, но стало менее зрелищным. Жертва уже не пыталась подняться на ноги. И прикрыться руками от ударов уже не пыталась…

Егор занял место среди зевак.

– Фейк, – комментировал негромкий, хорошо поставленный, прямо-таки лекторский баритон. – Постановка. Ни один поп фелонь поверх рясы не натянет. И уж тем более диаконским орарем не подпояшется… Им вообще не подпоясываются.

– Да не, натурально корчится… – возразил молодой ломающийся тенорок. – И кровищи-то, кровищи… По ходу всерьез все.

– Баночника поймали да силком обрядили… – предположил женский голос, полный откровенной неприязни; неясно, правда, к кому эта неприязнь относилась: к баночнику, или к поймавшим и обрядившим его, или вообще ко всему на свете.

– Не похож: сытый на вид. И чистый… В смысле, был совсем недавно.

Егор перестал вслушиваться. Мерзко.

Удары по неподвижному окровавленному телу прекратились. Снимавшие на мобильники – двое из троих – решили, что ничего интересного уже не произойдет. И поспешили прочь, в разные стороны: один к Сенной, другой к пешеходному мостику. Оба на ходу продолжали нажимать клавиши, наверняка оперативно выкладывая ролики в Сеть. Тут кто первым успел, тот и собрал львиную долю просмотров.

Третий «сам себе режиссер» продолжил снимать. И не ошибся: кое-что интересное еще предстояло. Экзекуция вступила в новую фазу. В завершающую. Один из парней достал из кармана шнур, нагнулся, подсунул под голову жертвы… Скрестил концы шнура, намотал вокруг ладоней, явно прилаживаясь закончить дело. Удавить, проще говоря.

Кто-то в небольшой толпе охнул.

Кто-то отвернулся.

Кто-то сказал – повысив голос так, чтобы пятеро услышали, – что полиция уже вызвана и вот-вот появится. Это он зря, конечно, подумал Егор. Здесь пешеходная зона, что для полицейской машины, разумеется, не помеха. Но со стороны Сенной не подъехать, все перекопано, а пока доберутся дальним объездом, можно удавить священника или кто он там, не торопясь, с перекурами – и смыться по пешеходному мостику, где машина не протиснется… Место для экзекуции пятерка выбрала с умом.

Но раз полиция вызвана, за трансляцией с места событий сейчас наблюдают вживую. А потом многократно просмотрят в записи.

Парень с веревкой вызванной полиции не испугался. И потянул концы удавки в разные стороны.

Не то священник, не то ряженый баночник ожил. Мотнул головой, впился зубами в руку своего палача.

Парень заорал. Дергал рукой, голова ряженого билась о тротуар с мерзким хрустким звуком, но зубы не разжимались. Остальные бросились на помощь, лупили остервенело, уже не красуясь для камеры, не принимая киногеничные позы. Толкались, мешали друг другу. Тоже что-то орали, неразборчивое, да и крики укушенного, вопившего на порядок громче, не позволяли ничего толком расслышать.

– Вы ведете себя нетолерантно, – прозвучал механический голос, лишенный интонаций.