По ком звонит колокол - Эрнест Хемингуэй

Лучше всего швырять их парами, по одной каждого типа,подумал Роберт Джордан. Но ребристые бросать легче. И они надежнее.

— Ты думаешь, что придется бросать гранаты, Ingles? —спросил Агустин.

— Может быть, — сказал Роберт Джордан.

Но, сидя на корточках и разбирая гранаты, он думал: этоневозможно. Не понимаю, как я мог обмануть самого себя. Мы пропали, когда ониокружили Глухого, так же как Глухой пропал, когда снег перестал идти. Ты простоне можешь допустить такую мысль. А тебе нужно делать свое дело и составлятьплан, который, как ты сам знаешь, неосуществим. Ты составил его, а теперь тызнаешь, что он никуда не годится. Сейчас, утром, он никуда не годится. Тывполне можешь захватить любой из постов с теми, кто у тебя есть. Но оба постаты захватить не сможешь. Во всяком случае, нельзя ручаться. Не обманывай самогосебя. При дневном свете это невозможно.

Попытка захватить сразу оба поста ни к чему не приведет.Пабло знал это с самого начала. Наверно, он все время собирался смыться, но,когда Глухого окружили, Пабло понял, что наша песенка и вовсе спета. Нельзяготовиться к операции, полагаясь на чудо. Ты погубишь их всех и даже невзорвешь моста, если начнешь действовать с теми, кто у тебя есть сейчас. Тыпогубишь Пилар, Ансельмо, Агустина, Примитиво, пугливого Эладио,бездельника-цыгана и Фернандо, а моста не взорвешь. И ты надеешься, чтосовершится чудо и что Гольц получит твое донесение от Андреса и всеприостановит? А если нет, ты убьешь их всех из-за этого приказа. И Марию тоже.Ты убьешь и ее тоже из-за этого приказа. Неужели ты не можешь уберечь хотя быМарию? Проклятый Пабло, чтоб его черт побрал, думал он.

Нет. Не надо злиться. Злоба ничуть не лучше страха. Новместо того, чтобы спать с девушкой, ты бы лучше ночью объездил с Пилар здешниеместа и попытался раздобыть еще людей. Да, думал он. А если б со мнойчто-нибудь случилось, некому было бы взрывать мост. Да. Вот поэтому ты и непоехал. И послать кого-нибудь другого тоже нельзя было, потому что ты не могпойти на риск и лишиться еще одного человека. Надо было беречь тех, кто есть, исоставлять план в расчете только на них.

Но твой план дерьмо. Говорю тебе, дерьмо. Он был составленночью, а сейчас утро. Утром ночные планы никуда не годятся. Когда думаешьночью, это одно, а утром все выглядит иначе. И ты знаешь, что план никуда негодится.

А что, Джон Мосби умел выпутываться из таких же вотневозможных положений? Конечно, умел. И положения бывали куда более трудные. Тыпомни: нельзя недооценивать элемента неожиданности. Помни это. Помни, не так ужэто бессмысленно, если только ты сделаешь все, что нужно. Но от тебя ждутсовсем другого. От тебя ждут не возможного успеха, а верного успеха. Нопосмотри, как все обернулось. Впрочем, с самого начала все пошло не так, какнадо, а в таких случаях чем дальше, тем хуже; это как снежный ком, которыйкатится с горы и все больше и больше облипает мокрым снегом.

Сидя у стола на корточках, он поднял голову и увидел Марию,и она улыбнулась ему. Он тоже улыбнулся ей одними губами, взял четыре гранаты ирассовал их по карманам. Можно отвинтить детонаторы и использовать только их,подумал он. Но разрыв гранаты вряд ли повредит делу. Он произойдет одновременносо взрывом заряда и не ослабит силу самого взрыва. По крайней мере, так ядумаю. Я убежден в этом. Положись хоть немного на самого себя, подумал он. Ведьеще этой ночью ты думал, что вы с девушкой невесть какие герои, а твой отецтрус. А вот теперь докажи, что хоть немного полагаешься на самого себя.

Он опять улыбнулся Марии, но эта улыбка только стянула кожуна скулах и вокруг рта.

Она думает, что ты просто гений, сказал он самому себе. Апо-моему, ты дерьмо. И вся эта gloria, и прочие глупости — тоже. Идеи у тебябыли замечательные. И весь мир был у тебя как на ладони. К черту всю этубелиберду.

Ладно, ладно, сказал он самому себе. Не злись. Это слишкомлегкий выход из положения. Такие выходы всегда найдутся. Тебе только иосталось, что кусать ногти. Нечего оплевывать все, что было, только потому, чтоскоро потеряешь это. Не уподобляйся змее с перебитым хребтом, которая кусаетсамое себя; и тебе, собака, никто не перебивал хребта. Тебя еще не тронули, аты уже скулишь. Сражение еще не началось, а ты уже злишься. Прибереги своюзлобу к сражению. Она тебе пригодится тогда.

Пилар подошла к нему с рюкзаком.

— Теперь крепко, — сказала она. — Эти гранаты очень хорошие,они не подведут.

— Ну, как ты, женщина?

Она взглянула на него, покачала головой и улыбнулась. Онподумал: интересно, что это за улыбка — только внешняя или нет? На вид она быланастоящая.

— Хорошо, — сказала она. — Deritro de la gravedad. — Потомспросила, присев рядом с ним на корточки: — А что ты сам думаешь теперь, когдауже началось?

— Думаю, что нас мало, — быстро ответил ей Роберт Джордан.

— Я тоже, — сказала она. — Нас очень мало. — Потом сказала,опять только ему одному: — Мария и сама управится с лошадьми. Мне там нечегоделать. Мы их стреножим. Это кавалерийские лошади, они стрельбы не испугаются.Я пойду к нижнему посту и сделаю все, что должен был сделать Пабло. Так у тебябудет одним человеком больше.

— Хорошо, — сказал он. — Я так и думал, что ты попросишьсятуда.

— Слушай, Ingles, — сказала Пилар, пристально глядя на него.— Ты не тревожься. Все будет хорошо. Помни, ведь они ничего такого не ждут.

— Да, — сказал Роберт Джордан.

— И вот еще что, Ingles, — сказала Пилар так тихо, кактолько позволял ей ее хриплый голос. — Что я там тебе говорила про твою руку…

— Что такое про мою руку? — сердито перебил он.

— Да ты послушай. Не сердись, мальчик. Я про твою руку. Этовсе цыганские выдумки, это я просто так, для пущей важности. Ничего такого небыло.

— Довольно об этом, — холодно сказал он.

— Нет, — сказала она голосом хриплым и нежным. — Это все моевранье. Я не хочу, чтобы ты тревожился в день боя.

— Я не тревожусь, — сказал Роберт Джордан.

— Нет, Ingles, — сказала она. — Ты очень тревожишься, итревожишься за правое дело. Но все будет хорошо. Для этого мы и на светродились.

— Я не нуждаюсь в политическом комиссаре, — ответил ейРоберт Джордан.

Она опять улыбнулась приятной, искренней улыбкой,раздвинувшей ее широкие обветренные губы, и сказала:

— Я тебя очень люблю.

— Мне это ни к чему сейчас, — сказал он. — Ni tu, niDios[107].