Дюма - Максим Чертанов

В Симбирске и Самаре на берег не сходили, в Саратове 20 октября непредвиденная задержка, обнаружили французскую семью Сервье, владеющую магазином, у них Дюма познакомился с некоей Зинаидой и перевел два ее стихотворения — увы, не удалось вычислить эту женщину. Кто-то донес: пока Дюма сидел у Сервье, явился саратовский полицеймейстер Позняк, на следующий день ему представились чиновник Министерства внутренних дел князь Лобанов-Ростовский и председатель Саратовской казенной палаты Ган, обеды, подарки… Львов — Долгорукову: «Разговор г. Дюма… заключался большей частью в расспрашивании о саратовской торговле, рыбном богатстве реки Волги и разной промышленности саратовских купцов и тому подобном». Дальше они его упустили — донесения о следующем этапе поездки нет. Лан советовал сойти на берег в деревне Николаевской, посетить соляное озеро Элтон (там Дюма найдет атамана астраханского казачьего войска генерал-майора Беклемишева) и посуху догнать пароход в Царицыне. В Николаевской взяли подорожную, осмотрели озера, ночевали «лагерем посередине казачьей линии, что окружает эксплуатируемые озера и служит цели гарантировать им защиту от грабежа бравых киргизов, воров в душе, ночью проскальзывающих между предельно сближенными постами, чтобы украсть соли». Беклемишев дал тарантас ехать в Царицын, пересекли на пароме реку Ахтубу и на пароход успели.

25 октября — Астрахань, жили в доме коммерсанта Сапожникова. Львову докладывал полковник Сивериков: Дюма «немедленно сделал визиты астраханскому военному губернатору контр-адмиралу Машину и управляющему Астраханской губернией статскому советнику Струве… на другой день, по распоряжению управляющего губернией, были ему показываемы армяне, татары и персы в домашнем их быту и в национальных костюмах… 16 октября, по приглашению контр-адмирала Машина, присутствовал на торжественном молебствии, бывшем по случаю начатия работ по углублению фарватера реки Волги… в сопровождении старшего чиновника особых поручений начальника губернии Бенземана, адъютанта военного губернатора Фермора и нескольких охотников отправился на охоту… г. статский советник Струве старался оказываемым вниманием привлечь этого иностранца к себе для удобнейшего за действиями его надзора и во избежание излишнего и может быть неуместного столкновения с другими лицами или жителями: ежели и случалось, что г. Дюма бывал в другом обществе, то никогда иначе как в сопровождении особого от управляющего губернией чиновника или полиции, и все это устраивалось весьма благовидно под видом гостеприимства и оказываемого внимания. Во время нахождения г. Дюма в Астрахани он вел себя тихо и прилично, но заметно разговоры его клонились к хитрому разведыванию расположения умов по вопросу об улучшении крестьянского быта и о том значении, какое могли бы приобрести раскольнические секты в случае внутреннего волнения в России». (Хитрое разведывание — это обсуждение проекта реформы, который был официально опубликован.)

Киргизов видели, теперь хотелось узнать калмыков. На левом берегу Волги в 70 верстах от Астрахани было их поселение, глава — князь Серен-Джаб Тюмень, получивший блестящее европейское образование. Приехали к нему 29 октября, насмотрелись экзотики, включая верблюжьи бега; в фонде Петровского общества исследователей Астраханского края хранится стихотворение Дюма, посвященное дочери Тюменя Агриппине. Вернулись в Астрахань 2 ноября, пора на Кавказ, там ждет Барятинский, тот, что пленил Шамиля, а по поводу Дюма отвечал Долгорукову: «По приезде г. Дюма в Тифлис мною будет назначен для нахождения при нем, в качестве переводчика и путеводителя, благонадежный чиновник, которому вместе с тем поручено будет и наблюдение за ним. Этою мерой, я полагаю, совершенно удовлетворительно заменить полицейский надзор».

Но получилось так, что от надзора надолго ускользнули. Машин хотел отправить гостей в Баку или Дербент на пароходе, но из-за погоды и бюрократии не вышло; решились ехать посуху через «дорогу непроезжую из-за кабардинцев и чеченцев, которые грабили и убивали путников». Опасно, но романтично: проехать по «линии» — цепи фортов, казачьих и татарских станиц, тянувшейся на 700 километров, отделяющих Черное море от Каспийского. На чем ехать? Где в тарантасе, где в лодке, где верхом. Губернатор написал бумагу, чтобы в фортах давали конвой, выделил несколько казаков, тарантас, телегу для багажа, заботливый Тюмень обещал, что калмыки, каких встретят на пути, будут кормить. Отправились 22 октября: Башмачаговская — Талагай-Терновская — Кумекая — Горькоречная — Тарумовка, 7 ноября — Кизляр: отсюда начинается «Кавказ» Дюма.

«Оглядывая Кавказ, прежде всего видишь гигантскую цепь гор, ущелья которых служат убежищем представителям всех наций. При каждом новом приливе варваров: аланов, готов, аваров, гуннов, хазаров, персов, монголов, турок, живые волны омывают горы Кавказа и потом спускаются в какое-нибудь ущелье, где они остаются и закрепляются… Спросите у большей части жителей Кавказа, от кого они происходят, — они и сами этого не знают; с какого времени они живут в своем ущелье или на своей горе, им это также неизвестно. Но все они знают, что удалились туда для сохранения независимости и готовы жертвовать жизнью, защищая свободу…» «Огромным несчастьем России на Кавказе было отсутствие единой политической линии, направленной к строго определенной цели. В кавказских проблемах России столько же анархии и безалаберщины, что и в кавказской природе. Покорение равнин было совершено за короткое время… но права и условия собственности не были определены. Ненависть, бессильная на равнине, нашла неприступное убежище в горах…»

Он попал совсем в иную страну: «Пешеходы были редки. Все они имели при себе кинжал, пистолет за поясом и ружье на перевязи через плечо. Каждый смотрел на нас тем гордым взглядом, который придает человеку сознание храбрости. Какая разница между этими суровыми татарами и смиренными крестьянами, которых мы встречали от Твери до Астрахани! На какой-то станции Калино поднял плеть на замешкавшегося ямщика.

— Берегись, — сказал тот, схватившись за кинжал, — ведь ты не в России!

Российский же мужик получил бы несколько ударов плетью и не осмелился бы даже голоса подать». (Толстой: «Русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презрительное существо…») Но на Кавказе и русские преображаются: «В Чир-Юрте я не мог не заметить разницы меж русским солдатом в России и тем же солдатом на Кавказе: здешний солдат веселый, живой, и при том мундир полка для него предмет гордости… Опасность облагораживает его, сближает с его командирами». С командирами, правда, хуже: «…уединение способствует праздности, праздность скуке, а скука пьянству».

Дюма перечислил этнические группы (особая его любовь — чеченцы, «французы Кавказа»), объяснил, чем лезгины отличаются от осетин и кто от кого произошел; ученые, принадлежащие к разным народам, находят у него разные ошибки, так что не будем приводить его классификацию, пока какой-нибудь нейтральный, австралийский, к примеру, изыскатель все не выправит; по этой же причине нет смысла пересказывать его анализ ваххабизма и мюридизма. Начнем с Кизляра: прием у губернатора, попробовали местную водку, наслушались рассказов об убийствах, о торговле людьми: «От Шемахи до Кизляра — на всем огромном пространстве нет сажени, не пропитанной кровью… Нельзя сказать, чтобы горцы не брали в плен… Если семейство пленного не так богато, чтобы удовлетворить требования горцев, тогда пленные отсылаются на трапезундский рынок и продаются, как невольники». Н. И. Берзенов по этому поводу возмущался: «Г-н Дюма то и дело твердит о своей исторической достоверности. Пленно-продавство в Кизляре, на городской площади, явное, составляющее будто бы одну из обычных статей торговли — и когда же? В 1858 г.? Да этой клевете даже в Турции не поверят!» Однако современные историки подтверждают: в рабство продавали целыми аулами, если рабовладелец был лоялен к русским, ему разрешалось не уравнивать, как положено, рабов в правах с другими жителями. Из рапорта генерал-майора Нестерова от 14 марта 1849 года: «Пленные горцы, которые были захвачены жителями кумыкского владения, а равно и Надтеречных деревень, по распоряжению генерал-лейтенанта Фрейтага были отдаваемы в пользу поимщиков». Продолжалась эта практика и в 1860-х годах; людьми торгуют и по сей день…