От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

Об эту же пору в штабы корпусов были разосланы отчеты только что вернувшегося из Франции генерал-майора Кельчевского[332] и «Замечания» по поводу действий 7-й и 9-й армий в период намечавшегося прорыва у Бучача.

В препроводительной бумаге указывалось, что с отчетом генерал-майора Кельчевского и с «Замечаниями» следует ознакомить всех начальников, до командиров полков включительно. Особенно подчеркивалась важность указания, что у французов первая линия окопов занимается крайне слабо, как бы только охранением, а главные силы дивизии располагаются во второй и третьей, и рекомендовалось и нам придерживаться такого же образа действий. Но при этом упускалось из виду одно: у французов предел растяжения корпуса по фронту составляли пять-шесть километров, значит дивизии – от двух до двух с половиной. Нормальное число орудий во французском корпусе 140. К этому было добавлено с началом войны по два дивизиона тяжелой артиллерии и, кроме того, на каждый километр позиций ставилось специально для заградительного огня по 25 77,5-мм орудий. По мере развития позиционной войны устанавливались тяжелые орудия до старых морских мортир включительно. Все арсеналы были опустошены.

Спрашивается, можно ли было предлагать такую схему к руководству в корпусе, стоявшем на фронте 51 версты, дивизия на фронте 20 верст, и имевшего на всем этом протяжении лишь 84 орудия, 72 полевых пушки и 12–48 мортир?

В «Замечаниях» же строго осуждались действия начальников только что получивших высшие назначения.

Присланные отчеты я оставил у себя, а «Замечания» показал только начальникам дивизий, о чем и сообщил письмом командующему армией.

Ускользает у меня из памяти, когда именно произошло то, что сейчас будет изложено, но полагаю, что близко к началу весны 1916 года. Среди полного спокойствия на фронте корпуса вдруг, под вечер (часов в шесть-семь пополудни), австрийцы открыли артиллерийский огонь со стороны Почаева по правофланговому участку нашей позиции по течению р. Иквы. Видя, что огонь не затихает, а напротив, все разгорается, я понял, что австрийцы замышляют отход, и тотчас же по телефону запросил генералов Лихачева и Михелиса, что по их мнению означает этот огонь и не заметно ли шевеления в окопах противника? Генерал Лихачев сразу же ответил:

– Несомненно задумали отступление, я уже приказал всем изготовиться.

Я ему:

– Совершенно так, пошлите заодно будить 35-ю дивизию (17-го корпуса) и передайте ее начальнику, что мы атакуем австрийцев.

Генерал же Михелис[333] ответил:

– У противника все спокойно, и этот огонь, вероятно, случайный и скоро должен затихнуть.

На мое приказание немедленно атаковать в направлении на д. Лосятино генерал Михелис доложил, что у него еще не все готово и он просит его не торопить.

Тогда я ему вновь заявил:

– Приказываю немедленно всеми вашими силами перейти в наступление и атаковать в направлении на д. Лосятино, иначе противник безнаказанно уйдет от вас.

И действительно, они застали австрийцев в полном отступлении и захватили всего 700 пленных. Занятие Лосятино выводило нас в тыл сильно укрепленной австрийской позиции на Божьей Горе, которую в случае наступления пришлось бы атаковать 17-му корпусу. К сожалению, они уже успели ее очистить и благополучно отошли. Пойми Михелис сразу обстановку, наш успех был бы еще полнее, но и так позиция на Божьей Горе досталась 17-му корпусу без боя.

Австрийцы отступили настолько, что Почаевская лавра вновь перешла в наши руки неповрежденной. Лавра оказалась нетронутой, австрийцы, всюду снимавшие медь, колокола и тому подобные ценные для них предметы, не тронули ничего – и купол, и крыша, и колокола оказались целыми; все кругом содержалось в образцовом порядке, всюду, где только было возможно, устроены огороды. При всем том не вполне обошлось без святотатства. С целью устроить развлечения для солдат ими были вынесены из трапезной все образа. На месте, где стояли киоты с образами, был установлен кинематограф и все стены разрисованы в юмористическом духе, часто довольно грубого свойства.

В эту ночь почти без потерь мы не только освободили Почаевскую лавру совершенно неповрежденною, но, спрямив фронт корпуса, настолько сократили его, что явилась возможность иметь в каждой дивизии по полку в резерве и в каждом полку, чередуя, выводить по батальону в частные резервы, что значительно облегчило службу войск.

На донесение об этом нашем успехе из штаба армии ничем не отозвались, как будто не уяснили себе его значения. Может быть потому, что с виду он достался совсем легко, а может и потому, что как всегда в моем донесении не было ни одного рекламного слова.

Так дожили мы до начала лета 1916 года, когда у союзников создалось очень тяжелое положение на Итальянском фронте. Итальянский король письмом просил государя императора о выручке. И как в 1914 году, по первой телеграмме о помощи генерала Жоффра Верховный главнокомандующий повелел начать общее наступление, не ссылаясь на нашу неготовность, так и в 1916 году государь император повелел войскам Юго-Западного фронта перейти в наступление.

На запрос штаба армии, где бы я предполагал произвести прорыв, я представил следующий проект: прорвав фронт австрийцев на участке д. Баранувка – Пиотрувка, вести удар на Заложце, овладев которым, прочно стать на р. Серете. Далее развивать действия по обстоятельствам. План действий был тщательно разработан, для прибывающих дивизионов тяжелой артиллерии построен прикрытый путь, по которому они прошли совершенно незамеченными со стороны противника. Подступы к намеченному для прорыва участку были мною тщательно обследованы совместно с инспектором артиллерии 11-й армии,[334] начальником 34-й дивизии генерал-лейтенантом Стремоуховым[335] (генерал-лейтенант Гутор незадолго перед тем был назначен командиром 6-го корпуса), полковниками артиллерии Васильевым и Рахминым.