Анри Бергсон - Ирина Игоревна Блауберг

сузил функции интеллекта, но при этом освободил его от кантовских ограничений! Отношение Бергсона к интеллекту, вообще его понимание познавательного процесса и участия в нем разных способностей человеческого духа не вписывается в рамки подобных определений – все тут гораздо сложнее. Мы говорили об этом, рассматривая «Творческую эволюцию». Тот период деятельности Бергсона, о котором сейчас идет речь, дает для таких выводов еще больше оснований – не случайно в литературе он даже иногда определяется как «платонистский».

Возможное и действительное. Объяснение в истории

В работах Бергсона 1920-х гг. появились две новые темы, выдвинувшиеся в этот период в центр его внимания: проблема возможного и действительного (и связанная с ней тема исторического объяснения)[481] и сопоставление его концепции времени с теорией относительности Эйнштейна. Обе эти проблемные сферы стали для него полем приложения идеи длительности, представшей здесь в особом контексте.

Собственно, первая тема не так уж нова: ее истоки лежат еще в размышлениях о детерминизме и свободе, изложенных па страницах «Опыта о непосредственных данных сознания». Именно там Бергсон впервые заявил о невозможности предвидения будущего, поскольку это противоречило идее длительности и было бы, по его мнению, равносильно отрицанию свободы, признанию того, что «все дано» заранее. Различные направления, по которым могло бы пойти наше действие, писал он тогда, создаются именно в процессе движения, мы очерчиваем их ретроспективно, уже после завершения действия. Эти идеи нашли развитие в «Творческой эволюции», в представлении о свободно движущемся потоке реальности, направление которого нельзя предсказать. В поздний период Бергсон вновь обратился к этой проблеме в первой части «Введения» к сборнику «Мысль и движущееся» и в работе «Возможное и действительное»[482]. Здесь подчеркивается, что реальность как неделимое изменение, постоянное движение, поток, по самой природе не допускает повторения, в ней «фонтанирует» новизна, возникают все новые очаги творчества. Поэтому совершенно немыслимо предвидение, предсказание – это никак не вяжется с той подлинной последовательностью, какую представляет собой длительность. В противном случае последовательность тут же становится одновременностью, исчезает та новизна, которая создается именно в интервалах, а не в их крайних точках; исчезает сам процесс. Но это означает, что неверно распространенное в философии мнение о том, что возможное предшествует действительному, предсуществует ему и в какой-то момент реализуется.

Проблема возможного и действительного принадлежит, на взгляд Бергсона, к числу псевдопроблем, которые становятся разрешимыми, как только их удается правильно сформулировать. Как и проблемы ничто и беспорядка, проанализированные в «Творческой эволюции», данная тоже обусловлена смешением фабрикации с подлинным творчеством. Защитники идей беспорядка и ничто полагали, что беспорядок и ничто суть нечто меньшее, чем порядок и бытие, а потому первые предшествуют последним; подобным образом и сторонники классического понимания возможного считают, что возможное меньше реального и поэтому возможность вещей предшествует их существованию. Но это, по Бергсону, справедливо только в применении к закрытым системам, подчиненным чисто математическим законам; если же отвлечься от них, обратиться к живой, изменчивой реальности, к жизни сознания и мира, станет ясно, что «в возможности каждого из последовательных состояний имеется больше, а не меньше, чем в их реальности. Ибо возможное – это реальное плюс акт духа, который, как только оно свершилось, отбрасывает его образ в прошлое» (р. 126–127).

Для пояснения своей мысли Бергсон приводит такой пример: как-то раз во время Первой мировой войны, когда люди невольно задумывались о том, что последует за ней, один журналист поинтересовался его мнением о будущем литературы. «Я заявил, несколько смущенно, что я его себе не представляю. “Не замечаете ли вы по крайней мере, сказали мне, какие-то возможные направления? Допустим, нельзя предвидеть детали; но вы философ, и у вас имеется хотя бы идея целого. К примеру, каким вам видится великое драматическое произведение завтрашнего дня?” Я не забуду, как был удивлен мой собеседник, когда я ответил ему: “Если бы я знал, чем будет великое драматическое произведение завтрашнего дня, я бы его написал”. Я хорошо понимал, что он представлял себе будущее произведение запертым, словно в каком-то шкафу, в возможностях; я должен был, в силу моих уже давних отношений с философией, добыть у нее ключ от этого шкафа. “Но, сказал я ему, произведение, о котором вы говорите, еще не является возможным”. – “И все же оно должно быть таковым, потому что оно реализуется”. – “Нет, оно таковым не является. Я согласен с вами, самое большее, в том, что оно будет таковым". – “Что вы под этим понимаете?” – “Это очень просто. Пусть появится талантливый или гениальный человек; пусть он создаст произведение: вот оно существует реально, а тем самым становится ретроспективно возможным. Оно не стало бы возможным, не будь этого человека. Вот почему я говорю вам, что оно будет возможно сегодня, но еще не является таковым”». Собеседника Бергсона это поразило: «Не станете же вы утверждать, – спросил он, – что будущее влияет на настоящее, что настоящее вводит нечто в прошлое, что действие идет против хода времени и оставляет свой отпечаток позади?» – «Это как сказать. Я никогда не утверждал, что можно внедрить реальное в прошлое и действовать против хода времени. Но несомненно, что мы можем разместить возможное в прошлом или, скорее, возможное само ежеминутно размещается там. По мере того как создается реальность, непредвидимая и новая, ее образ отражается позади нее в неопределенном прошлом; так обнаруживается, что она все время была возможна; но именно в этот момент она и начинает быть таковой, поэтому я и сказал вам, что возможность, которая не предшествует реальности, будет ей предшествовать, как только реальность появится. Значит, возможное есть мираж настоящего в прошлом; и так как мы знаем, что будущее в конце концов станет настоящим, так как эффект миража действует постоянно, мы полагаем, что в нашем теперешнем настоящем, которое завтра станет прошлым, уже содержится образ будущего, хотя нам не удалось его постичь. Именно в этом и заключена иллюзия» (р. 128). Так вводится тема ретроспективной иллюзии, свидетельствующая об одном из самых интересных направлений бергсоновских исследований этого периода.

Нужно различать, подчеркнул Бергсон, два толкования термина «возможное». Одно из них – чисто логическое (по Бергсону, «негативное»), когда под возможным понимается то, что не является невозможным; это просто констатация отсутствия препятствия для реализации чего-то. В данном смысле шекспировский «Гамлет», конечно, был возможным, поскольку ничто не мешало его созданию. Но неверно, что он предсуществовал в возможности реальному произведению, поскольку «Гамлет» возник в самом процессе его написания и заранее нельзя было сказать, что из этого получится. Второе, позитивное понимание возможного – как того, что предшествует, предсуществует реальному, – неприемлемо, по Бергсону,