Яд Борджиа - Мартин Линдау

– Долой его! Он – совратитель дочерей и жен наших! – гневно подхватил старик. – Нет ему чести в Израиле. Пусть судят христианина по христианским законам!

– Пусть посадят его живым на кол, как моего сына, моего Рувима! – закричал другой старый человек.

– Пусть обождут совершения казни до солнечного заката. Как было с моим сыном. К той поре коршуны до того проголодаются, что перестанут робеть. Назарянин не допустил меня отгонять их, не дал мне смочить каплей воды запекшиеся, почерневшие уста моего Рувима.

Это ужасное напоминание о горе старика до такой степени распалило ярость людей, карауливших пленника, что только строгий запрет старейшины удержал их от немедленной кровавой расправы с ненавистным врагом. Альфонсо чувствовал сам, что может надеяться на спасение, только подчинившись силе, но, пока он вел переговоры со своим караульным, явилась стража алебардистов, состоявшая на службе у сенатора. Ее приход подал рыцарю некоторую надежду, тем более что между этими солдатами он увидал юного Фабио Орсини. Альфонсо тотчас объяснил, что он – послан ник повелителя Феррары, и от имени папы требует защиты. Однако единственным ответом знатного юноши был дикий хохот, звучавший насмешкой и ненавистью. Он приказал евреям тотчас предстать со своей жалобой и со своим пленником на суд его брата, и это приказание было неукоснительно исполнено.

Между тем ни один добрый или злой дух не шепнул об этих событиях Ватикану. Упоенная нектаром страсти, проникавшей во все ее существо, Лукреция не без удивления повиновалась требованию папы, велевшему ей зайти к себе, и ее удивление еще возросло, когда она увидела, что он крайне взволнован и расстроен. С мрачной серьезностью, какой она никогда не замечала в нем раньше, Александр сообщил дочери, что из-за слуха, пущенного Орсини, ей не следует больше видеться с феррарским посланником. Лукреция вспыхнула ярким румянцем и принялась с жаром возражать против такого странного распоряжения. Впрочем, молодая женщина не решалась расспрашивать о неприятном слухе из боязни, чтобы это не повело к опасным допытываниям со стороны отца. Ее молчание и замешательство не говорили в ее пользу и еще более усилили подозрение папы, так что он, приказав сообщить двору что Лукреция не выйдет больше в этот вечер, задержал ее при себе до позднего часа, как будто совершенно углубившись в шахматную партию, которую сумел, со всей своей испанской ловкостью, затянуть почти на неопределенное время.

В Ватикан пришло известие о беспорядках в гетто и об аресте христианина, явившегося туда проведать свою возлюбленную еврейку, однако на это не обратили внимания, смута между евреями была усмирена самим сенатором, который нарядил следствие по этому делу. Но, когда Лукреция получила позволение удалиться, папа в ее присутствии отдал приказ доложить феррарскому посланнику, что завтра утром он сделает ему визит, чтобы сообщить свои последние распоряжения. Тут у молодой женщины мелькнуло тревожное подозрение, и она остановилась в нерешительности у входа в свои покои, спрашивая себя, не вернуться ли ей назад и не открыть ли всего отцу. Однако выражение, замеченное ею в глазах начальника папской канцелярии, честность которого казалась ей сомнительной, удержало ее от этого.

Беспокойство Лукреции усилилось еще более, когда она, войдя к себе, заметила отсутствие своей кормилицы, против обыкновения не дожидавшейся ее в тот вечер, причем на все расспросы прислуга отвечала ей, что не знает того, куда девалась Фаустина. В своем беспокойстве молодая женщина даже не подумала о том, чтобы лечь в постель, и отпустила своих служанок, отказавшись от их услуг. Забрезжившее утро застало ее все еще погруженной в задумчивость, которая, несмотря на свою сладость, вызывала слезы на ее глазах. Тишина рассвета успокоила утомленное тело женщины, и она предалась дремоте, не вставая с кресла. Но вдруг ее потревожил посол от папы. Посол немедленно требовал к себе дочь, желая видеть ее одновременно с феррарским посланником.

Лукреция была удивлена, но ей не хотелось показаться перед своим возлюбленным истомленной и бледной после бессонной ночи, и потому она извинилась перед отцом, велев сказать ему, что не может прийти. Однако на это последовал еще более настоятельный приказ явиться в папские покои, и Лукреция поспешила к отцу, даже не переодевшись. При входе и нему ее крайне поразил и встревожил его первый вопрос о том, куда девался иоаннит. С солнечного заката накануне он исчез из своих покоев, и перепуганный Бембо подтверждал это известие.

Страх и замешательство Лукреции при этом известии, казалось, усилили до крайности гнев папы. Александр высказал намерение отправиться лично на поиски иоаннита, чтобы узнать, по какой причине тот спрятался во дворце, но затем без видимой связи с предшествующими словами приказал позвать Фаустину. Лукреция запинаясь сообщила, что кормилица исчезла.

Это явно усилило волнение папы, и он воскликнул своим страшным голосом, испугавшим даже Лукрецию:

– Ну, так где же он? Это невероятно, хотя до нас дошли странные рассказы о его лицемерном поведении и распутстве. Фиамма… молодая еврейка… ты слышишь?

– Клянусь своей жизнью и честью, – с большим жаром сказала Лукреция, – все это – отвратительные наветы, придуманные его врагами, чтобы вооружить вас против него.

– А кто сказал нам не дальше, как вчера вечером… Слушай, Лукреция, твоя Фаустина – так мне сообщили – искала защиты у Орсини. Нет ли у нее на языке чего-нибудь такого, о чем охотно послушали бы враги? Несчастная, где иоаннит?

– Клянусь всеми святыми, я сама желала бы знать это, чтобы успокоиться относительно его безопасности, – ответила молодая женщина с горячностью, поколебавшей подозрение папы.

– Однако, что означает твой все разгорающийся румянец? – продолжал он после некоторой паузы. – Послушай, Лукреция, я хочу узнать самое худшее и, пожалуй, это необходимо, чтобы спасти наше имя от величайшего позора. Мне говорят, будто иоанниту было поручено разузнать здесь нечто такое, что могло бы беспрепятственно содействовать твоему браку с его повелителем, английский рыцарь подтверждал это раньше, да и меня уверяют, Лукреция… Но если ты в самом деле такая презренная, какою я не хочу тебя назвать, то сознайся, по крайней мере, вовремя, чтобы я успел помешать предателю вернуться со своими хвастливыми речами в Феррару и покрыть нас вечным стыдом и позором, сделать всеобщим посмешищем.

– Отец, что все это значит? – спросила до крайности пораженная Лукреция.

– У тебя только одно средство спасти свою жизнь: выдай мне иоаннита без всяких условий! Или ты хочешь заставить меня предать все огласке и ворваться в твои покои с моими швейцарцами, чтобы найти в них этого иоаннита?

Лукреция молчала с досады, стыда и горя. Однако это молчание подтверждало догадку ее отца. Он был жестоко потрясен и опустился в кресло, точно силы покидали его и ноги отказывались ему служить. Закрыв лицо руками, он воскликнул:

– Вот истинная небесная кара!

– Умертвите меня, но не подозревайте в подобных вещах, – сказала Лукреция задумчивым тоном, словно ей не хотелось верить тому, что она слышала, и ее томило смутное предчувствие страшного несчастья.