Последние из Валуа - Анри де Кок

– Госпожа графиня слишком добра!.. Три часа! – повторил гасконец, все так же растерянно глядя на часы.

– Ну, невелика беда! – промолвила Тофана благодушным тоном. – Вы ведь и легли сегодня поздно. Я и сама только что встала… Оставим это и займемся более важными делами. Прежде всего вы отправитесь на улицу Святого Стефана Греческого и скажете вашему кузену Тибо Лепику, что с этого самого момента он может снова располагать домом, который сторожит.

– А! Так госпожа графиня не собирается…

– Туда возвращаться? Да, не собираюсь. Потом… я вот о чем подумала, Тартаро. Я вам приказала прекратить поиски этих двух мерзавцев, которые убили моего оруженосца Орио. Так вот: я передумала. В первых ваших демаршах вы не преуспели; возможно, в новых вам повезет больше… Предоставляю вам полную свободу действий. В следующие три или четыре дня вы мне не понадобитесь; так что используйте это время для определения местонахождения господ Сент-Эгрева и Ла Коша. Если по истечении этого срока вы скажете мне, где они находятся, то получите от меня сто золотых экю. Вы поняли?

Что Тартаро понял очень хорошо – а это было несложно – так это то, что Тофана желает от него избавиться… в будущем. Точно так, как уже избавлялась от него в прошлом, возможно, даже в эти долгие часы, которые он проспал. Проспал отнюдь не естественным сном, в этом гасконец не сомневался. Обычно больше шести часов он не дрых. Так что, пораскинув, в свою очередь, мозгами и отнесясь к словам хозяйки с глубочайшим вниманием, он сказал себе:

– Во всем этом есть какой-то подвох. Но какой? Сам я не столь догадлив, чтобы разгадать его, но господин Филипп, который гораздо умнее меня, его, несомненно, разгадает. В любом случае, раз уж Тофане я больше не нужен, какой мне смысл с ней оставаться? Она меня отсылает – что ж, я уйду, да еще порадуюсь, быть может, тому, что так дешево отделался. Все же восхитительным образом устроен человеческий мозг, раз уж он способен так развить собственную мысль, принимая при этом отражение мысли чужой!

Резюмируя вышесказанное, если Тофане не терпелось спровадить Тартаро, сам Тартаро только того и хотел, что покинуть Тофану. Вследствие такой схожести мнений Тартаро поклонился и с непринужденным видом сказал:

– Я повинуюсь госпоже графине и должен признать, как мне ни жаль с ней расставаться, повинуюсь с радостью! Постараюсь, как она и сказала, все же преуспеть в моих новых демаршах. И заработать сто золотых экю, которые она изволит мне обещать.

– Ступайте же! – сказала Тофана. – И удачи!

Еще раз поклонившись, Тартаро поднялся в свою комнату – за шлемом и шпагой. Однако же, надевая первый и вешая на пояс вторую, гасконец вновь предался размышлениям. Зачем Великой Отравительнице понадобилось избавляться от него в прошлом? Иными словами, почему он проспал целых двенадцать часов, на шесть больше обычного? Какой интерес она преследовала, ссылая его на столь долгое время в страну кротов?

Ах!.. Тартаро вздрогнул: его осенило! Тофана ему не доверяла – и у нее имелись на то причины, этого он отрицать не мог; – раз уж она отправила его в столь долгую спячку, то, очевидно, с дурным намерением. Но привело ли это дурное намерение к какому-то результату? Вот это он сейчас и узнает.

Расстегнув камзол, он порылся там, где спрятал свою корреспонденцию. Письмо по-прежнему находилось в наплечнике и печать была цела. Тартаро вздохнул с облегчением. И ему было от чего волноваться! Если бы Тофана прочла то, что он писал в этом письме, или, скорее, в двух письмах – к мадемуазель Бланш и Жерому Бриону…

– Уф! – произнес он, поспешно застегивая камзол. – Пронесло! Если бы эта мерзавка узнала, что господин Филипп… и мадемуазель Бланш… все еще живы, одному Богу, известно, что бы она сделала! Но она ничего не знает! И никогда не узнает!.. Тогда как я теперь могу присоединиться к господину Филиппу!.. Скорей же, в дорогу!.. Покидая этот дом без сожалений!

Тартаро быстрым шагом направился по аллее к улице. Уже удалившись от дома парфюмера, он бросил на окно Тофаны радостный, но в то же время немного обеспокоенный взгляд. Да, обеспокоенный, так как если он и уверился в неприкосновенности своей ценной тайны, то кое-какую проблему решить так и не смог.

– Но зачем все же ей понадобилось усыплять меня на двенадцать часов? – повторял он на ходу. Вскоре ему предстояло это узнать.

Драма, о которой мы рассказали чуть выше, и которая закончилась публичным бесчестием двух дочерей барона дез Адре и смертью двух его сыновей, разыгралась в особняке д'Аджасета, в присутствии четырех десятков вельмож – элиты двора, – вечером того самого дня, когда Тофана явилась к королеве-матери с настоятельной просьбой вернуть ей Марио и Паоло.

Случайные свидетели мести графа де Гастина, маршал де Таванн, господа де Вильруа, де Бираг, де Гонди, де Шиверни и тридцать других, если внутренне и отнеслись к этому несколько жестокому мщению с пониманием, то вслух сочли необходимым высказать свое им возмущение.

«На все есть закон, господа, с которым можно не быть согласным, но который нужно уважать!» – сказал от имени всех маршал де Таванн, уходя. Ничего другого от них в тот момент и не требовалось. В будущем – да, от них могли потребовать большего.

Когда все дворяне, все еще находившиеся под впечатлением разыгравшейся у них на глазах трагедии, выходили из покоев дома во двор, где их ожидали кого экипаж, кого паланкин, граф д'Аджасет выбежал на улицу и окликнул их серьезным голосом:

– Позвольте еще на пару слов, господа!

– В чем дело? – спросил маршал де Таванн.

– У меня будет к вам одна небольшая личная просьба, – продолжал д'Аджасет.

– Говорите! – ответили несколько голосов.

– На правах друга господ Альбрицци и де Гастина прошу вас, их гостей, дать мне слово, что нигде не станете – по крайней мере, в течение ближайших двадцати четырех часов – упоминать о событиях этой ночи. Вы ведь можете подождать сутки, в знак признательности за ту несравненную любезность, которую оказывали вам – надеюсь, не вы станете этого отрицать, господа – все это время господа Альбрицци и де Гастин?

Маршал де Таванн обвел взглядом окружавших его вельмож; все, судя по выражениям их физиономий, склонялись к принятию этого предложения.

Карл IX не любил дуэли, поэтому дружеская забота д’Аджасета выглядела вполне оправданной: речь шла о том, чтобы дать Филиппу де Гастину, вышедшему победителем из поединка с Рэймоном де Бомоном и Людовиком Ла Фреттом, время где-нибудь укрыться от гнева его величества…

И люди, которые раз двадцать пожимали Филиппу де Гастину руку и которые, в большинстве своем, к тому же не единожды обращались к его толстому кошельку, как, впрочем, и к кошельку его друга маркиза Альбрицци, не могли не оказать ему ответную любезность…

– Хорошо! – ответил маршал де Таванн с молчаливого согласия товарищей. – Ровно сутки, начиная с этой минуты, мы будем обо всем молчать, д'Аджасет, даем вам слово. У господ де Гастина и Альбрицци будет достаточно времени, чтобы унести из Парижа ноги.