Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

Давно почуяв далеко не бескорыстный интерес к себе Годунова,Бомелий к каждому его визиту готовился загодя и всегда имел про запаслюбопытную новость, способную поразить воображение и царя, и его доносчика, аглавное – отвлечь их внимание.

– Недавно дошел до меня слух, – сказал он с небрежнойулыбкою, – якобы польские соседи князя Курбского считают его несносным. Онпостоянно противится всякой власти, всякому закону – даже когда приходитсяплатить подати. А евреев со своих земель он сажает в темницы, наполненные водойс пиявками!

В черных глазах Годунова мелькнула усмешка. Вода с пиявкамиявно не произвела на него особого впечатления. Может быть, он считал, что евреилучшего и не заслуживают, может быть – что Курбский, пожив в России и немалоповидав, мог бы придумать в качестве пыток что-нибудь поинтереснее… В следующеемгновение на лице его появилось настороженное выражение:

– Вроде стучат?

Бомелий мысленно помянул врага рода человеческого, которыйвсегда норовит подстроить какую-нибудь пакость. Он старался держать как можноменьше прислуги, памятуя, что нет у хозяина злейшего врага, чем его слуга.Здесь, на Арбате, у него были только повар и привратник, который исправновыполнял только одну работу: спал в любое время дня и ночи. Бомелий, впрочем, кнему привык и, зная, что старик издавна приставлен к нему Умным-Колычевым,охотно прощал привратнику все его промашки, предпочитая сонного соглядатаянедреманному. Однако порою это было сопряжено с некоторыми неудобствами.

Он прислушался. И в самом деле – стучат… Однако не спарадного крыльца, выходившего в большой двор, обращенный на Арбат, а вмаленькую дверь под лестницей. Чтобы добраться до этой двери, надо было пройтичерез калиточку, обращенную в проулок, и этим путем ходили далеко не всеБомелиевы гости.

– Показалось тебе, Борис Федорович, – сказал он, нарочновеличая молодого Годунова по отчеству, чтобы подольститься к этому востроухомумолодцу. Авось умаслится и забудет про стук. Решит, что в самом деле емупочудилось… А тем временем незваный гость сочтет, что дома никого нет – иотправится восвояси.

Но стук возобновился – да столь настойчивый, что Бомелий,проглотив досаду, принужден был отправиться отворять. Он уже положил руку назасов, когда услышал за спиной чье-то дыхание и обнаружил, что Годуновпотащился следом.

Эка обнаглел парень! И не отправишь его назад – этопокажется подозрительным. Делать было совершенно нечего – пришлось положитьсяна судьбу. Но все это недолгое мгновение, пока Бомелий тянул туговатый засов, –недолгое мгновение, показавшееся нестерпимо долгим! – архиятеру чудилось, чтоон бежит по какой-то болотине, увязая в ней по колена и подбирая тяжелые,намокшие полы одежды, а в спину ему дышат преследователи, а впереди маячит необетованный берег, а выступают сквозь туман очертания виселицы…

Он отчаянно рванул засов – и едва не обмер от облегчения,увидав на маленьком черном крылечке тонкую девичью фигуру с корзинкою в руке.

* * *

Борис же Годунов чуть не плюнул разочарованно. Он и сам незнал, какая сила вдруг сорвала его с места, вынудив столь явно пренебречьприличиями и потащиться выведывать внезапного Бомелиева гостя. Уж оченьзатревожился архиятер… настолько затревожился, что ушлая Борискина душа почуялачто-то необычное, а значит, достойное подозрения, в этом страхе. И вот вам –здрасьте! Баба!

Нет, не баба – девка: ладненькая дева в немецком платье(недавно архиепископ Антоний отменил непременное ношение русской одеждыобитателями Болвановки, чтобы немцы не поганили своим чужестранным обликомрусского платья), то есть в пышной, со сборками, юбке и кофте с надутыми рукавами,в чепчике и грубых башмаках, стоит, скромно потупив глазки и тиская пальчикамиручку корзины. Быстренько присела на смешной немецкий манер и негромкозатараторила.

Бомелий внимательно слушал, а Борис просто-таки нутром чуял,как отпускает архиятера настороженность и опаска.

Нет, чего он все-таки испугался? А может, почудилось?

Размышляя об этом, Годунов исподтишка разглядывал гостью.Его всегда тянуло только к ярким, смуглым, чернооким и черноглазым красавицам,таким, какой была его жена Марья, да и сестрица Аринка подрастала такой же.Светлые глаза и волосы, белая кожа казались ему невзрачными, красота новойцарицы не впечатляла и раздражала. Однако эта чужинка[87] из Болвановкиневольно привлекла его внимание. Она была не русой и не черноволосой – она быларыжей! При виде ее Борис подавил крепко, с детства вбитое желание немедляперекреститься: рыжий-красный – человек опасный, это всем известно, вспомнитьхоть огненно-рыжего Скуратова, опаснее которого в стране человека не было! – ипродолжал разглядывать незнакомку.

Кожа у нее поразительной белизны, словно девушка только изнала, что умывалась молоком. Гостья была одета во все серое, унылого мышиногоцвета, поэтому медная коса и белейшее лицо казались особенно яркими. Точеныечерты, брови… странно – брови черные, прямые, может быть, слишком густые исильные для столь нежного лица, особенно при светлых, рыжих ресницах. Какие жеу нее глаза?

Борис нетерпеливо кашлянул, девушка вскинула потупленныеочи, окинув незнакомца мгновенным взглядом, и Годунов даже покачнулся. Первымчувством было изумление: таких светлых, как бы серо-белых, огромных глаз онникогда не видел! И тут же на смену изумлению пришел смутный страх: отчего-топоказалось, что эти необыкновенные глаза разглядели его насквозь, до самогопотаенного нутра. Но девушка опустила ресницы, и неприятное ощущение исчезло.

Борис не мог оторвать взора от этой рыженькой. Какаяудивительная, странная красота. Да-да, она очень красива, потому что бесподобноправильны и милы черты ее, – даже странно, как среди груболицых немок моглонародиться такое нежное создание. И голосок чарующий – деревянные немецкиеслова не лает, как все прочие, а словно бы выпевает.

Годунов так увлекся созерцанием, что почувствовал себяобиженным, когда дева снова присела в смешном поклоне и удалилась, более неподняв своих необыкновенных очей.

– Ого, какая! – воскликнул он восхищенно. – Знать, и срединемок красавицы встречаются!

Бомелий насмешливо поглядел на разгоряченное, любопытноелицо гостя:

– Анхен? Красавица? Смотря на чей вкус… Мне кажется, царицакуда краше!

– Ну, это само собой, – буркнул Борис, уныло опустив плечи:ему было неприятно даже самомалейшее упоминание о Колтовской.

– А девочка эта, кстати сказать, не немка, а русская, –добавил Бомелий.

– Как так? Она ж одета…