Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

военной форме легким размеренным шагом вошел к отцу в кабинет.

Потом я видел себя и нас, как мы стоим в столовой, только мать в черном платье с ниткой жемчуга на шее сидела в кресле и ничего не замечала. Та, смертельно бледная, в халате, шляпе и с хлыстом в руках, стояла против зеркала, и, поэтому казалось, что их две. Грон курил и неподвижно глядел в соседнюю, бабушкину комнату, где в этот момент было пусто…

— На это, — воскликнула Руженка, вытаращив глаза, — на это они все же не имеют права. Что происходит? Я бы их сюда ни за что не пустила, — таращила она глаза на Грона.

— Но, барышня, — Грон выпятил челюсть и посмотрел на ее хлыст, — что я должен был делать? Я их испугался. Разве вы не видели, что у того, в форме, здесь череп? — спросил он и показал на рукав.

— Череп? — задохнулась она, — это невозможно!

— Череп, — кивнул Грон, — неужели не видите! Это пугает человека, так что не удивляйтесь,.. Когда здесь череп — шутки плохи. Что я, несчастный, мог поделать...

..................................

— А что вы видели дальше, — улыбнулся пан за белым столиком очень ласково, словно разговаривал с кем-то, кого невероятно любит,— что вы видели дальше, вспомните, пожалуйста, вы, конечно, вспомните… что вы видели дальше…

— Тот, с черепом, — сказал я, — выдвигал ящики, летели кастрюльки и кружки, крышки и ложки и зеленые расписные мисочки… И вперемешку летели чулки, банты и шляпы… — И я вспомнил, как летели шляпы, шляпы очень старые и самые новые, шляпы с фиалками, с ромашками, с черешнями, с розами, шляпы соломенные и шелковые, шляпы из войлока, шляпы синие, желтые, черные, красные, оранжевые, белые, летела и «Радостная осень», летела и «Заснеженная гора», и все это падало на черепки, как солома, перья — глупый, ничего не стоящий и никому не нужный мусор, а я при этом думал: вот видишь, ты верила, что Гитлер падет, отравится, погибнет в подземелье, а он пока прекрасно живет и радуется, он уже не только в Австрии и в Судетах, но уже и здесь, все эти твои предсказания пошли коту под хвост, как и всякие предсказания и колдовство, так же как эти твои ленты, банты, шляпки… И мне хотелось от этого жалобно плакать… Она была совсем испугана, уничтожена, не знала, что предпринять… А Грон смотрел на того, с черепом, и вдруг пробормотал что-то страшное… а потом… — А потом, — произнес я вслух, — тот, с черепом, повернулся и сказал: «И чего эта женщина в халате все время здесь торчит и размахивает хлыстом?» А потом вошел офицер, посмотрел на пол, на этого, с черепом, и сказал ему, чтобы здесь кончал.

— Где это было? — ласково спросил пан, сидящий за столиком, — это было в кухне?

— Это было в кухне.

— А что вы видели потом? — спросил он так же ласково.

— Потом они пошли в комнату бабушки, но только с тем, что с черепом, офицер туда не пошел, он явился туда уже после.

..................................

— Тот, с черепом, бросился к дивану и закричал, что это за зверь. Я думал, он имеет в виду меня, потому что я как раз там стоял, а офицера не было, чтобы объяснить ему, кто я.

— А вы поняли, что он имеет в виду не вас?

— Да, там был Грон и сказал ему, не хочет ли он…

— Пожалуйста, спокойно говорите, что сказал ему Грон, вспомните, что он сказал ему буквально? Скажите, как ему сказал Грон, говорите от первого лица, будто вы и есть Грон… Не бойтесь…

— Сказал ему: а в морду не хочешь, свинья… Но он его не понял, Грон сказал это по-чешски.

— Ну и тут вы поняли, что зверем он называл не вас, а кого-то другого. Кого он имел в виду…

— Медведя. Он схватил его за лапу и стал трепать в воздухе. Потом всадил ему под горло нож и распорол медведю брюхо… — И я вновь представил себе, как одним движением ножа тот распорол медведя от горла до ног, как я от ужаса, стоя, стиснул ноги и почувствовал, что мне нужно в уборную, как у меня брызнули слезы, вспомнил, как он затрепал медведя в воздухе… — А на землю посыпались опилки, — сказал я.

— Слышали вы в это время какой-нибудь голос… — спросил пан за столиком.

— Тот, с черепом, смеялся и восклицал, как это здорово сыплется и кто знает, что еще оттуда высыплется. И еще что-то восклицал, но я не понял. Я его плохо понимал, он говорил на каком-то диалекте. Грон ему сказал…

— Ну, что ему сказал Грон? Говорите, пожалуйста.

— Грон ему сказал, ты, холуй, только подожди, уж я-то до тебя доберусь, вытрясу из тебя все мозги.

— Ну, а какой-нибудь другой голос, — сказал пан за столиком, — другой голос вы слышали? Когда он трепал медведя и сыпались опилки? Какой-нибудь протест или жалобу… Или что-нибудь подобное...

— Медведь вскрикнул от ужаса.

— Значит, вы слышали медведя. Что кричал медведь, что…

— Он не кричал, он только вскрикнул от ужаса.

— Как звучал этот крик… — улыбнулся пан за столиком.

— Это был страшный рев… Медведь всегда ворчал, когда его кто-нибудь трепал, в нем был какой-то ворчащий аппарат.

..................................

— Ну, а потом медведь полетел с распоротым брюхом под окно и остался там лежать рядом с патефоном. Патефон играл. Но, говорят, медведя можно починить.

..................................

— А как было с бабушкой? — спросил пан за столом очень любезно. — Где была бабушка, когда медведь летел к окну? Стояла около дивана, или была на стене, или сидела в кресле…

— Была на стене.

— И когда она была на стене, то… — сказал он ласково, — стояла там на какой-либо лесенке, была там целиком с головы до ног…

— Была там в раме и только до половины туловища! Ноги ее не были видны.

— Ну, а как она отнеслась к тому, что случилось с медведем? Вы видели, что она пошевелилась, вы слышали, что она что-то сказала?..

— Она была совсем неподвижна. Даже не пошевелилась. Смотрела в сторону окна, в ушах ее были бриллианты.

—