Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Дом с привидением? — изумилась дама в узорчатой шали.

— Да, пожалуй… — Катин голос все еще размышлял, пробуя свое желанье на вкус и вопрошая, столь ли оно желанно? — Тыщ за… — Названная сума прозвучала тихо.

Реакция была громогласной:

— Помилуйте, матушка, это грабеж! — возроптал Гинсбург.

— Вы, верно, не поняли. — Катя и не думала торговаться. — Привидения существуют.

— Да я уж не знаю, как это и понимать, — помрачнел хозяин проклятого дома.

— Так и понимайте. Есть они, — упрямо повторила Дображанская. — Я о них сызмальства наслышана от бабки своей. Оттого и подумала, не рискнуть ли? — Катя не окончила, точно все еще сомневалась в озвученном предложении.

— Екатерина Михайловна, я очень вам не советую! — нахмурившись, управляющий госпожи Дображанской отодвинул кузнецовскую чашку.

— Могу я хоть раз, Дмитрий Григорьевич, ослушаться ваших советов? — вопросила его Катерина с видом капризной дамочки. — Мне превосходно известно, что я мало смыслю в делах. Зато смыслю в привидениях.

— И что вы с ним, позвольте полюбопытствовать, делать-то будете? С моим привидением? — воспроизвел хозяин доходного дома Дашин вчерашний вопрос.

— Есть одно средство. — Катя говорила с большими паузами. — Бабка сказывала. Но это не то, что другим передают. — Катин голос зябко поежился. — Тут кровь нужна. И не чужая.

— Катя, этого нельзя говорить! — испуганно вскрикнула Маша. И, испугавшись еще сильней, приостановила разговорчивые губы ладонью.

— Моя сестра Машеточка, — улыбнулась Катерина. — Да вы уже знакомы… Впрочем, как знаете, господин Гинсбург. Я впрямь ничего не смыслю в делах. Кабы мой покойный супруг, будучи при смерти, не умолил меня приобрести имение Меринга, я б, верно, по миру пошла… Потому и управляющего завела, Дмитрия Григорьевича.

Дображанская взглянула на Митю. Маша ощутила теплую волну покоя и счастья, хлынувшего из Катиных глаз.

«Она любит его. Она действительно любит его…»

Ковалева попыталась выкинуть из головы растревоживший ее разговор.

Что бы ни вообразила себе Ольга Силовна, Трое получили только то, что хотели:

Даша — карьеру. Катя — миллионы и Митю. Маша — миллионы спасенных и прекрасное, золотое Прошлое.

Вот только мысль, что любое добро всегда оборачивается, на поверку, еще большим злом, упиралась руками и ногами, как человек, не желавший выбрасываться из окна двенадцатиэтажного дома, — самого высокого во всей Российской империи.

* * *

— Машеточка, оставайся ночевать у меня.

— Зачем? Еще не поздно. Мне до Фундуклеевской рукой подать.

— А ты не подавай, сделай милость, — скаламбурила Катерина. — Стемнело. Мало ли чего случиться-то может. Вот я вчера под трамвай чуть не угодила.

— Под трамвай?

— Да, я как раз из машины своей выходила… Нет, нужно говорить не «машина», а «автомобиль», «мотор». — Катя старательно разучивала старорежимную речь и достигла немалых успехов. — А позавчера на нашей лестничной клетке поскользнулась и… Нет, «лестничная клетка» сейчас тоже не говорят.

— Поскользнулась и.?.. — распереживалась Маша.

— Кубарем по ступеням слетела. Так ударилась, страх. Со мной последнее время вечно что-то случается. — Катя, кажется, мало переживала по этому поводу. — А Гинсбург мне дом продаст, вот увидишь. И подыграла ты мне прекрасно. Боюсь, именно ты его и убедила.

— Я? — испугалась обвинению Маша. — Почему я?

— Он трещину дал. Помяни мое слово, на неделе еще одна статеечка выйдет, он сам мне записку пришлет: «Готов обсудить ваше предложение».

— Но как ты это устроила? — Ковалева уже не сомневалась, что драма с «привиденьем в Париже» дело Катиных рук.

— Ну, легенду Дома с химерами ты мне сама рассказала. И ты же рассказывала мне про горшок, который мастеровые вмуровали в стену доходного дома за то, что владелец заплатил им меньше посуленного.

Маша захлопала ресницами.

И точно выходило — не Катиных.

Ее рук это дело!

Некогда, желая предостеречь миллионщицу от необдуманных шагов по Прошлому, студентка сама пересказала Кате сюжет, описанный Е. Гронским. Дело было в Москве. И злодейский горшок был повернут так хитро, что издавал в ненастье кошмарные звуки. А строители еще и распустили слух об убийстве, якобы произошедшем в доходном доме на днях. Селиться в него никто не хотел. Домовладелец разорился.

— Прочее, — сладко сказала Катя, — мой Митя придумал. Девицу на роль горничной где-то сыскал. Барышня в домашних спектаклях отличилась, и привидение увидела крайне убедительно, и в обморок отлично брякнулась.

— А говорящий горшок?

— И на это мастер нашелся. Мы ему мансарду у Гинсбурга сняли. Он там поселился, ну и…

Ковалева заблуждала глазами.

Гости разошлись. Но призраков ее преступления в доме было хоть отбавляй. В мире, выстроенном во славу Модерна, женщины были везде, — их фигуры изгибались в дверные ручки, в крючки для одежды, их лица отчеканились на подносах и пепельницах.

— Катя, я рассказала тебе это, чтоб ты не вздумала вдруг экономить на артельщиках. Я хотела как лучше… — экс-Киевица заледенела.

И все же постаралась сделать «как лучше» еще раз:

— Ты сама распекала Дашу за то, что она провоцирует женское движение. Но ты тоже ведешь себя, как амазонки.

…бабушкой которых, к слову, была Венера.

Правнучек которой будут именовать femme fatale — роковыми женщинами, «венерами в мехах» Захер-Мазоха.

Дед которого, к слову, похоронен на Лычаковском кладбище Львова.

— О чем ты, Машеточка?

— Гинсбург будет разорен, — сказала анти-революционерка. — Ладно Шанцлер, он был немецкий шпион… Но Гинсбург — это плохо!

— Вот еще глупости! — фыркнула «фам фаталь». — Что мне этот Гинсбург, я ради него жизнью пожертвовала! Небось, во времена революции его б первого расстреляли. А дом его, кстати, сгорел в 41-м. Обойдется.

«Вот вам и первое зло, — подумала Маша.

Мое».

Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах…

— прочитала Ковалева и посмотрела в окно.

На декабрь — «белый, мохнатый…»

Привычный.

Почти целый месяц зима страшного 1918 года караулила их за стеклом. Зимой 1894 Анна нашла Лиру в Царском саду. Зима хлынула в их квартиру, когда Киевица щелкнула пальцами, желая убрать из заоконья картинку с царем… И вот пришла вновь, точно желая подвести итог всем Машиным зимам.

И, кутаясь в пуховый платок, Маша читала «Белую гвардию»: