Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

Елизавета, которая, по ее собственному признанию, «любила поспать подольше», только что проснулась. Она была еще не одета, ее служанки еще не успели нанести ей макияж, который бы скрыл ее морщины и возрастные пигментные пятна, остатки тонких седых волос, не спрятанных под париком, свисали ей на лицо — ни один мужчина не должен был застать ее в таком виде!

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался Эссекс. Забрызганный грязью и покрытый потом после бешеной скачки из Ламбета, он бросился к ногам потрясенной королевы, поцеловал ей руку и принялся разглагольствовать. Елизавета не могла исключить того, что причиной подобного поведения был государственный переворот, и, вообразив, что люди графа одолели стражу и взяли под контроль дворец, сохранила самообладание и не поддалась панике. Ее слова, как сообщил придворный осведомитель Роберта Сидни, доставили Эссексу «огромное удовлетворение». Некоторое время спустя он вышел из опочивальни, чтобы привести себя в порядок, а перепуганные служанки принялись колдовать над внешностью королевы. Эссекс от всей души благодарил Бога за то, что, перенеся в Ирландии столько «хлопот и бурь», нашел на родине «блаженный покой»[1241].

Примерно через час он вернулся к королеве и проговорил с ней за запертыми дверями до самого полудня. По его ощущениям, волноваться было не о чем, «она обошлась с ним очень милостиво». Однако он жестоко ошибался. В тот же день, встретившись с Елизаветой в третий раз, он обнаружил, что «она сильно переменилась»[1242]. Поняв, что никакого переворота не произошло, она обрушила на него свой гнев, презрительно отчитав за нарушение приказа не покидать Ирландию без ее позволения «в такой большой опасности». В тот момент оба не знали и не могли знать, что это была их последняя встреча.

Между десятью и одиннадцатью часами вечера от королевы поступил приказ о том, что Эссекс должен оставаться в своих покоях[1243]. На следующий день ему было велено явиться на спешно созванное заседание Тайного совета. Хотя его приняли с большой учтивостью, с самого начала было ясно, что его карьера находится под угрозой. Его с непокрытой головой поставили в стороне от всех, как пленника, и сурово отчитали за дерзкое неповиновение королевским приказам, выразившееся в пренебрежении своими обязанностями, за «заносчивые письма», за «бесцеремонное» обращение с королевой, а также за то, что он «безрассудно покинул Ирландию». Обвинения были настолько серьезны, что попросили покинуть помещение даже секретарей Совета, обычно всегда присутствовавших на заседаниях[1244].

Эссекс не падал духом. Во время долгого допроса, тянувшегося около трех часов, он пытался себя оправдать всеми доступными способами. Когда после короткого совещания советники явились с докладом к королеве, она сказала, что обдумает сказанное графом и возьмет паузу, «дабы взвесить свои ответы». Она полагала, что самовольное возвращение Эссекса мало отличается от государственной измены, и не имела намерения торопиться в таком серьезном деле[1245].

В понедельник решение было принято: Эссекса доставили в Лондон и поместили под домашний арест в Йорк-хаусе на Стрэнде, пока против него собирают улики. «Время нынче опасное», — судачили придворные сплетники. «Тщательно обдумывайте все, что вы пишете и что говорите в этих стенах, — предупреждал графа поверенный Роберта Сидни. — Я умоляю Вашу светлость сжигать мои письма, иначе я буду бояться писать… Если пользуетесь почтой, следите за тем, что пишете, ведь письма перехватываются и не всегда доходят до адресатов»[1246].

В воскресенье, когда Эссекс ожидал решения Елизаветы, ее гнев достиг такой степени, что она отказала ему даже в просьбе написать его многострадальной жене Фрэнсис, только что родившей дочь[1247]. Она все еще глубоко переживала оскорбление, которое он ей нанес, без предупреждения ворвавшись в ее опочивальню, и не могла его простить. На этот раз он зашел слишком далеко. Видевший ее вскоре после этого Харингтон передает ее слова: «Клянусь Богом, я больше не королева. Этот человек ставит себя выше меня: кто позволил ему так скоро сюда явиться? Не за этим я его посылала»[1248].

Пока Тайный совет рассматривал возможные обвинения, Эссекса держали в Йорк-хаусе под надзором лорда — хранителя Большой печати Эгертона. 29 ноября Эссекса вызвали в Звездную палату для обличительной отповеди[1249]. Ему предъявили семь обвинений, включавших в себя растрату королевской казны, двухмесячную «задержку» в Англии с момента получения приказа отправиться в Ирландию, несанкционированные переговоры с Тироном, прекращение военных действий против последнего по прибытии в Ирландию, отказ от своего поста и возвращение домой, несмотря на запрет[1250]. Он умело защищался, однако его ответы на вопросы, касающиеся Тирона, посчитали уклончивыми. Было решено оставить его под арестом и продолжить сбор улик.

Готовясь к худшему, секретарь Эссекса Эдуард Рейнольдс поручил искусному политическому интригану Генри Каффу просмотреть личные бумаги графа, чтобы найти что-нибудь, что могло бы «прояснить хотя бы один из пунктов», касающихся его деятельности в Ирландии[1251]. Но особенно беспокоили Рейнольдса поведение и манеры Эссекса. Если бы он хотел «покончить со своими бедами», признавался Рейнольдс Каффу, то лучше всего было бы «проявить скромное уважение к Ее Величеству», но «если он будет спорить и изъясняться высокопарно», то «провалится еще глубже и навсегда лишится всего, что имеет». Смиренная покорность, однако, была несвойственна человеку, позволявшему себе размышления о том, могут ли государи ошибаться[1252].

От напряжения Эссекс заболел. В отличие от прежних психосоматических болезней, которые обострялись или притуплялись в зависимости от расположения королевы и его собственного настроения, на сей раз недуг был настоящим. Он ослаб и слег: ноги его распухли, силы оставили его. Послали за врачами, но обращение к королеве с просьбой о том, чтобы осмотр провел ее собственный главный врач, доктор Браун, не было услышано, хотя она с неохотой позволила врачам графа проконсультироваться с Брауном, при условии что он сам не станет осматривать Эссекса[1253]. Месяц спустя, когда стало ясно, что Эссекс действительно может умереть и собирается составить завещание, она смягчилась, послала к нему доктора Брауна и позволила графу прогуливаться по саду[1254]. В конце концов, она жаждала мести не настолько сильно, чтобы позволить ему умереть: когда его состояние стало совсем тревожным, к его постели было приставлено восемь врачей, послан способствующий выздоровлению бульон, а самого Эссекса было приказано разместить в более удобной опочивальне Эгертона[1255].