План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Среди ряда сцен, стимулирующих любопытство историков к последним неделям существования Третьего рейха, последующий разговор тоже должен занимать почетное место. Белоснежная безличная больничная палата; начальник Генерального штаба в высоких сапогах и длинной защитного цвета шинели с Рыцарским крестом на шее; в пижаме, с подпухшей физиономией рейхсфюрер СС, глава полиции, главнокомандующий Внутренней армией, главнокомандующий группой армий «Висла». Как ни уважает он способности Гиммлера, сказал ему Гудериан, безусловно, «…такое количество постов не может не превышать силы одного человека». Гиммлер молчал. Возможно, теперь рейхсфюрер понял, что командовать войсками на фронте – задача не из легких. Не было ли более уместным для рейхсфюрера отказаться от командования своей армейской группой и сосредоточиться на других обязанностях?

Гиммлер перебирал пальцами простыню. У Гудериана создалось впечатление, что он «уже не был так уверен, как в прежние времена». Затем «национальный вождь» выдвинул оправдание: «Он [Гитлер] не одобрит, если я откажусь от этого поста». Но Гудериан был на высоте положения и немедленно предложил, что сам скажет это Гитлеру от имени Гиммлера. «Национальный вождь» выразил согласие и с облегчением опустился в свои подушки, чтобы беспрепятственно размышлять о пророческих откровениях доктора Вульфа, а начальник штаба вернулся в машину и помчался обратно в Цоссен. В тот же вечер Гудериан сказал Гитлеру, что «перегруженного» рейхсфюрера следует заменить генералом Гейнрици, педантичным, профессорского склада человеком, который тогда командовал 1-й танковой армией. Гитлер, «после некоторого брюзжания», согласился, и смена караула произошла 22 марта.

На следующий день после приезда Гудериана «национальный вождь» взбодрился и выехал, но не в свой штаб в Пренцлау, а в Берлин, «разобраться в политической обстановке». Затем, вечером 21 марта, совершенно обессилевший, он приехал в Пренцлау для передачи дел Гейнрици.

Но в этот момент военная обстановка начала снова активизироваться, и вскоре ее невыносимое давление, усиливавшее клаустрофобию, охватившую нацистское руководство, подтолкнуло новый раунд увольнений и перераспределений обязанностей. Ибо Жуков сосредоточил 27 танковых бригад выше места слияния Варты с Одером, а Рокоссовский, развернувший почти столько же войск, достиг Балтики по обе стороны Кольберга и обстреливал Штеттин. Было очевидно, что полномасштабного наступления против позиции на Одере ждать остается недолго.

Встреча Гиммлера и Гейнрици (который записал, что рейхсфюрер был «необычайно бледным и обрюзглым») была прервана телефонным звонком от генерала Буссе, командующего 2-й армией, который сообщил, что 2 русских плацдарма по обе стороны Кюстрина ожили и соединились друг с другом восточнее города, изолировав гарнизон. «Теперь вы командуете группой армий, – сказал Гиммлер, вручая телефонную трубку Гейнрици, – соблаговолите дать соответствующие приказы»[133].

Но если Гиммлер был слишком поглощен – своим здоровьем, своей совестью, «глобальными вопросами» политики и примирения, – чтобы заниматься судьбой гарнизона Кюстрина, фюрер оставался на посту. Дело в том, что защитники Кюстрина были исключительно надежными войсками. Или, лучше сказать, их надежность была гарантирована судьбой, ожидавшей их от рук Красной армии. Набившиеся в город осажденные были не кто иные, как Рейнефарт и 4 батальона его корпуса армейской полиции, мундиры которых сулили им немедленную казнь, если они сдадутся. Гитлер сам занялся задачей их освобождения. Он приказал Гудериану немедленно проследить, чтобы Буссе сделал это, и, кроме того, провести отвлекающую контратаку с Франкфуртского плацдарма силами 5 дивизий.

После некоторых проволочек 26 марта Буссе начал наступление с целью деблокирования Кюстрина. Но и он, и Гудериан отказались тратить силы на попытку бессмысленной вылазки с франкфуртского периметра. К этому моменту точки опоры русских на западном берегу Одера так быстро увеличивались, что деблокирующая группа Буссе начала страдать от сильного численного неравенства и через день была отброшена назад с тяжелыми потерями. На совещании у фюрера 27 марта Гудериану с трудом удалось защитить Буссе, несмотря на то что он часто приводил цифры потерь убитыми и ранеными в этой попытке. Начальник штаба собрался в поездку на Франкфуртскую позицию на следующий же день, чтобы посмотреть, является ли предлагаемая атака «осуществимым предложением». Однако наутро Кребс доставил Гудериану предписание фюрера, запрещавшее ему посещение фронта и вызывавшее его и Буссе на дневное совещание (вместо обычного вечернего).

Чтобы не прерываться из-за воздушных налетов, за последнее время вошло в привычку проводить эти послеобеденные «брифинги», как их называли, в коридоре личного подземного бункера Гитлера. В 2 часа дня 28 марта в этом тесном помещении собрались Гудериан и Буссе, Кейтель, Йодль, Бургдорф, Гитлер, Борман и всевозможные адъютанты, штабные офицеры, стенографисты и охрана СС. Вскоре совещание приняло характер, который стал обычным для «бункерного периода» – истерического многостороннего состязания – кто кого перекричит. Едва Буссе начал свой доклад, как Гитлер начал прерывать его обвинениями в халатности и чуть ли не в трусости, против которых Гудериан протестовал накануне. Тогда Гудериан начал прерывать фюрера, прибегнув к необычайно сильным протестам, вызвав, в свою очередь, ропот упреков со стороны Кейтеля и Бургдорфа. Наконец Гитлер навел порядок, распустив всех, кроме Гудериана и Кейтеля. Повернувшись к Гудериану, он сказал: «Генерал-полковник, состояние вашего здоровья требует, чтобы вы немедленно взяли шестинедельный отпуск для лечения».

С увольнением Гудериана последнее здравое и независимое влияние на руководство военными делами в Германии растаяло. Остались только «нацистские солдаты», все старавшиеся как можно лучше соответствовать идеалу в духе Браухича – «мальчиков на побегушках», слепо выполнявших непредсказуемые решения фюрера. Это еще один парадокс русской кампании, что в конце, когда Гитлер подчинил себе Генеральный штаб и окончательно подавил непослушание и невыполнение его приказов, Гитлер сам начал приобретать все те свойства, которые генералы уже давно приписывали ему и которыми они пользовались, чтобы оправдать свое вечное неподчинение.

Ибо в апреле 1945 года Гитлер жил в мире фантазии, которую он хотел превратить в реальность, напророчив еще в 1934 Герману Раушнингу:

«Даже если мы не сможем победить, мы повлечем за собой в небытие половину мира и не оставим никого торжествовать над Германией… Мы никогда не сдадимся, нет, никогда! Нас могут уничтожить, но, уничтоженные, мы повлечем за собой мир – мир в пламени».

Но описывать атмосферу в Берлине как сумерки богов, как фантазию всеобщего уничтожения, где уже немыслимы здравые соображения, было бы грубым упрощением. Гитлер, конечно, был одержимым. Его «…страшное влечение к крови, как и к разрушению всего материального, казалось, даже растет, когда расплата пошла не на чужую, а на добрую арийскую монету». Такое отношение разделял Геббельс, и его афишировали (хотя, как потом показали события, ничуть не разделяя) многие из менее крупных фигур двора Гитлера.