Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Те двое подскочили.

— Вон!

Они обернулись и увидели Патрисию, лицо которой исказилось от ярости.

— Вон, Ипполит! Между нами все кончено, и ноги твоей здесь больше не будет. Ты меня понял? Никогда!

Все произошло быстрей чем за полчаса, но Патрисия снова и снова переживала эту сцену. Да, несмотря на протесты Ипполита, несмотря на то что Альбана ничего не понимала, Патрисия оттолкнула своего возлюбленного и объявила, что разрывает с ним отношения.

Когда он попросил объяснений, она отвечала, что объяснение он и сам знает, ему надо только заглянуть себе в душу.

В этот момент Ипполит совершенно переменился. Его кожа посерела, глаза потухли. Он, кажется, даже стал на несколько сантиметров ниже и ушел, подавленный, не сказав ни слова.

С тех пор Альбана и Патрисия почти не разговаривали. Их общение ограничивалось несколькими фразами по делу. Зато Патрисия дважды приглашала к себе доктора Жемайеля. В первый визит у нее обнаружился вагинальный микоз. Во второй — дело было в том, что она внезапно почувствовала слабость и потеряла сознание. Доктор прописал ей анализ крови, чтобы проверить, нет ли у нее анемии.

На третье утро после их разрыва мадам Симон снова попросила Патрисию с ней побеседовать. «Ну и черт с ней, сейчас я ей все выложу».

Доктор посмотрела на Патрисию, обвела взглядом квартиру, вздохнула, а потом снова взглянула на Патрисию:

— Я выскажусь резко.

— Ну, при таких делах, как у меня…

— При таких, как у вас? Очень интересно. Вам пришлось за последние дни стать жертвой насилия?

— Вы что, шутите?

— Нисколько.

Патрисия не знала, что сказать.

Врач настаивала:

— Я действительно хотела бы знать, какому именно насилию вы подверглись.

Патрисия чуть не взорвалась, но смогла сдержать гнев. «Только не при психиатре! Держи себя в руках».

— К кому вы, по вашему мнению, обращаетесь подобным образом, мадам Симон? — спросила она медленно и спокойно, считая, что одержала победу.

— К матери жертвы насилия, а не к самой жертве.

Патрисия подскочила от удивления. А доктор продолжала спокойным, мирным тоном:

— Вы подменяете собой вашу дочь. По вашим словам, можно подумать, что это на вас напали, что именно вы ощущаете страдание в своем теле, что это вы больше не занимаетесь любовью.

«Что? Да откуда она знает?»

— Я думаю, что вы очень хороший человек, Патрисия, но вам не хватает эмоциональной зрелости. Я вижу это по Альбане: вы ведете себя скорее как дочь своей дочери, чем как ее мать.

— Что вы такое говорите?

— Вы бродите по квартире, ничего не делая, только читаете, вы никуда не выходите, вы слишком многого ожидаете от общения с дочерью. Это она рассказывает вам о том, что происходит в мире, это она вынуждает вас бороться с отчаянием, она заставляет вас периодически мыться, приводить себя в порядок, ходить к парикмахеру. Неужели она же должна еще и свести вас с каким-нибудь мужчиной?

— Конечно нет!

— Разве вы не встретились с Ипполитом после ссоры с Альбаной, когда она убедила вас, что вы не должны хоронить себя заживо в этой квартире?

— Тут нет никакой связи. Ипполит мне нравился уже три года, и я получила от него письмо, полное нежности, с которого и начались наши отношения.

— Ах вот как! А мне показалось, что на самом деле ваши отношения начались с вашей дочери, которая, словно мать, объяснила вам, что пора повзрослеть и выбираться из дома.

Пораженная Патрисия смутилась и замолчала.

— Я очень прошу вас, Патрисия. Вы должны взрослеть дальше. Альбане будет слишком сложно вынести такую нагрузку: и мать-ребенок, и изнасилование. Вы же ее любите, подумайте о ней, Патрисия. Вылечитесь в свою очередь: повзрослейте! Это ускорит выздоровление вашей дочери.

И, как всегда, когда она считала разговор законченным, мадам Симон встала и вышла, не добавив ни слова.

Патрисия же была абсолютно сбита с толку. Столько нелепых идей сразу! Ей только что выдали целый пучок гипотез, одна страннее другой. Это она — мать-ребенок? Она никогда не думала о себе таким образом. Какая глупость…

Она встала, покачнулась. Какое потрясение… «Что-то она меня травмировала, этот спец по травмам. И это называется врач? Ах, ну да, клин клином вышибают… Жизнь нанесла тебе удар? Ну на, получи еще один, чтобы больше не думать о первом».

Она направилась на кухню и автоматически выдвинула ящик буфета. Нет. Она не голодна. Никакого аппетита. Если ей каждый день устраивать такую головомойку, как сегодня, она, пожалуй, похудеет. Точно. Депрессия — отличный способ сбросить вес. Почти такой же хороший, как рак.

И она заплакала беззвучно, медленно, без рыданий. Плач-кровотечение.

Вернувшись в гостиную, она по старой привычке выглянула на площадь.

Ипполит работал в сквере вместе с Жерменом. Он не поворачивался к ней. Видимо, специально. Вокруг них толпились люди, все еще взбудораженные делом Бидермана. Убожество!

Она пригляделась к Жермену. Вот кого она напоминает рядом с Ипполитом. Уродина. Калека. Такая же смешная. Самой ей нравился Жермен, но она считала ненормальным, что Жермен нравится Ипполиту. И не более нормальным — то, что ему нравилась она сама. Короче, Ипполит просто ненормальный, вот и все.

Навалилась усталость, и она снова пошла на кухню, автоматически, как раньше, когда при любой тревоге она начинала опустошать холодильник. Она открыла дверцу. Пусто. На полках ничего. Естественно, она же не ходит в магазин. Чтобы они с Альбаной чем-то питались, она заказывала готовые блюда в китайском, а иногда в японском ресторанчике. Это было ей так чужеродно, что она теперь полностью готова к диете. Еда ей стала противна.

Она вышла из кухни. Может, поговорить с Альбаной? Почему бы нет?

В этот момент, проходя мимо двери, она заметила, что на площадке шевельнулась какая-то тень.

Под дверь проскользнуло письмо, — видимо, кто-то подсунул его с той стороны.

Конверт был желтый, как и в прошлый раз, и почерк тот же самый.

Без сомнения, это была самая бездарная ночь в ее жизни. Фаустина сидела голая на кровати, поджав ноги к груди и обхватив колени руками, и раздумывала о том, что произошло.

Мужчина, который якобы страстно в нее влюблен долгие месяцы и на словах только и мечтал оказаться с ней в постели, даже смиренно позволил ей многократно его отшить — страсть дала ему силы это вынести, — так вот, этот самый мужчина, будучи наконец допущен к заветному Граалю, как только она распахнула объятия ему навстречу, шлепнулся с ней рядом, будто куль с мукой, и, не особо утруждая себя предварительными ласками, после нескольких вялых, монотонных и невыразительных движений сбросил в нее семя, задыхаясь от натуги, — всего-то и делов. Потом он заглянул ей в глаза — видимо, имелось в виду, что взор его пылает от страсти, — такой довольный, будто доставил ей море удовольствия. Дальше — хуже: после этого он мгновенно уснул, словно олимпиец, осиливший марафонскую дистанцию. И девять часов спустя все еще дрыхнет. Просто сокровище!