Я не хочу остаться один - Дарья Аверад

– Кен…

В одно мгновение младший подрывается на ноги, ударяясь затылком о стену, поднимает на Аято свои красные от слёз глаза и сломленным от ужаса голосом отвечает:

– Не приближайся ко мне! Я опасен, – не переставая плакать, надрывается он. – Господи, ты…я…я монстр, – вздрагивает через каждое слово и на подкошенных ногах выбегает прочь из спальни.

Такимура слышит, как щёлкает замок в ванную комнату, и, распластавшись по всей постели, проклинает свою беспомощность в эти секунды.

Прошло уже полчаса, а Кен сидит на холодном кафеле и трясётся, до крови впиваясь ногтями в колени. Он пустой взгляд вперёд направляет и всё вокруг сгущается, темнеет. А стоит зажмуриться – в голове всплывают все самые худшие кошмары, которые парень так долго пытался забыть.

“Тусклая лампа на рабочем столе изредка мигает, словно отсчитывает минуты до окончания пытки. Знакомые стены отцовского кабинета не вызывают ничего, кроме скорби и дикого страха в груди. Небольшой диван всегда стоял в стороне. На нём сидели почётные и уважаемые люди, приходящие в дом. Кен на нём никогда не сидел. Но текстуру обивки помнит до мельчайших деталей. Потные пальцы постоянно соскальзывали, когда мальчишка пытался стерпеть удары ремнём по спине и ногам. Однажды он с такой болью впился в диван, что осталось несколько белых полос. С того момента Кену было позволено опираться лишь на твёрдый рабочий стол.

Мрак. Эта комната вызывает лишь мрак. Уже заходя сюда, Кен мысленно начинал молиться. Мальчик в бога никогда не верил. Но даже он в такие мгновенья вызывал куда больше доверия, чем родной отец. Мужчина всегда выбирал самый толстый ремень, говорил, что с ним будет не так больно. Но врал. Боль была адская. Кен бился в агонии, сдирал кожу с губ, прикусывал язык и до смерти боялся заплакать.

– Я не хочу делать этого, но наказываю тебя из-за того, что ты причиняешь мне куда большую боль, – за строгим голосом следует жгучий удар. – Я люблю тебя, сын, и поэтому бью, – и снова удар, гораздо сильнее. Мальчик не выдерживает и срывается на крик. – Терпи, иначе никогда не исправишься. Когда-нибудь ты меня поблагодаришь.

И Кен верил. Не отцу и не его словам, но в то, что рано или поздно всё станет лучше. Это было не так уж и трудно, учитывая, что для хорошей жизни требовалось лишь отсутствие телесных повреждений. И даже не из-за ноющих синяков, мальчику повезло иметь высокий болевой порог. Но все эти полосы на спине, красноватые следы на коже напоминали о той покорности, беспомощности, ненужности, внушаемой Соичиро.

Как-то раз после очередного наказания отца Кен долго не мог уснуть. Переворачивался то на один бок, то на другой. А в голове единственная мысль, которую мальчик невольно озвучил вслух:

– Интересно, заживёт ли синяк на руке до утра? Если нет, то придётся вновь надевать рубашку с длинными рукавами, чтобы одноклассники не насмехались надо мной.

В ту ночь Кену так и не удалось уснуть. Следы от ремня ныли ещё несколько дней. И чем глубже в прошлое уходила жестокость отца, тем больше мальчик убеждал себя в том, что всю эту боль он получил заслуженно.”

Продолжая сидеть на полу ванной комнаты, Судзуки услышал аккуратный стук в дверь, но промолчал. С другой стороны опять постучали, и парень сжал губы в тонкую полоску. Последующие минут пять шатен провёл в абсолютной тишине, пока за стеной не послышалось странное копошение, а затем еле различимый голос.

– Пожалуйста, выйди ко мне, – Аято тяжело вздохнул. – Кен, я не прошу тебя больше ни о чём, но, господи, открой эту дверь.

Ответа вновь не последовало, и блондин сам не заметил, как по его щекам скатилось пару слезинок. Парень упёрся лбом в стену, пытаясь окончательно не разреветься. Внезапно, он услышал щелчок. Медленно подняв голову вверх, Такимура увидел Кена, неловко переминающегося с ноги на ногу в дверном проёме.

– Ты не контролировал себя…, – начал оправдывать младшего Аято, но был прерван резким протестом.

– Нет! – Судзуки лихорадочно завертел головой. – В том то и дело, что контролировал. Я знал, что я делаю, но не мог заставить себя остановиться, – уже осевшим голосом добавил он.

Такимура на секунду зажмурил глаза, после чего сделал уверенный шаг к Кену, но тот испуганно отшатнулся, заведя свои руки за спину.

– Не трогай меня! – воскликнул он, почти что умоляя. – Прошу. Не прикасайся ко мне.

Аято ничего не сказал, быстро выполняя его просьбу, после чего шатен неуверенно вышел в коридор, отходя от Такимуры метра на три. Пройдясь разбитым взглядом по блондину, Кен сухим голосом произнёс:

– Тебе нужен лёд. Я всё подготовлю, а ты ложись на постель.

Судзуки, как и сказал, принёс Аято пакет льда и марлю, но больше делать ничего не стал. Решил оставить парня одного. В этот день Кен спал на диване. Такимура надеялся, что вскоре младший отойдёт от произошедшего, но он даже и не подозревал, как же сильно Судзуки теперь ненавидит себя.

***

На следующее утро Кен убежал в университет ещё до того, как Аято проснулся. Пришёл уже ближе к вечеру, кротко здороваясь и сразу же скрываясь в дверях ванной. За ужином парни сидели за одним столом, кидая друг на друга напряжённые взгляды. Такимура старался разрядить обстановку, рассказать о чём-то отстранённом, но шатен отвечал неохотно, постоянно отводя свой взгляд в пол. Когда с едой было покончено, а Аято практически домыл посуду, Кен сухо поблагодарил его за ужин, поднимаясь со стула и уже собираясь покинуть кухню. Но Такимура больше не выдержал этой пытки. Он мгновенно развернулся к Судзуки и устало заявил:

– Я не в обиде на тебя. Это произошло не специально, я знаю.

– Но это не было случайностью, Аято! – тут же сорвался Кен. – Я становлюсь моим отцом и ничего не в силах с этим поделать! Я так надеялся, что после похорон он навсегда исчезнет из нашей жизни. Но он вернулся! Во мне! И единственное, что я могу сделать, так это не подпускать тебя ко мне слишком близко. Возможно, я просто схожу с ума, а возможно, эта жестокость заложена в генах. Поэтому, пожалуйста, не оправдывай меня. Никогда. И позволь разобраться в себе.

В тот вечер Аято лишь понимающе кивнул, проглотив своё несогласие с младшим. Но проходили день за днём, а каких-либо изменений в их отношениях не наблюдалось. Кен продолжал спать на диване, сторонился любых прикосновений Такимуры и постоянно скрывался в своём рабочем кабинете, якобы занимаясь учёбой. На самом деле, не было и минуты, чтобы Судзуки не корил себя за тот срыв. Парень продолжал ходить в университет и даже умудрялся притворяться, что всё хорошо. Однако от любого общения, в том числе и с Сецуко, уклонялся. Он всё глубже погружался в самобичевание и практически убедил себя в том, что внутри него живёт тиран. Но Аято всё время был рядом, как бы сильно этого не избегал Кен. Блондин постоянно говорил успокаивающие фразы, старался приободрить парня, помочь ему забыть всю ту чушь, в которую свято поверил Судзуки. Такимуре было прекрасно известно, через что шатену пришлось пройти. Аято знал Соичиро. И жестокость по отношению к Кену он помнил, как никто другой. Но блондин скорее бы признал себя сумасшедшим, чем сказал бы нечто подобное по отношению к младшему. Парень просто запутался, пережитый стресс оставил свой отпечаток, и Кен так зациклился на этой проблеме, что полностью потерялся в себе. Он слишком сильно боялся стать опасным, и его сознание дало сбой. Но каждый имел право на слабость. Аято уже много раз убеждал шатена в том, что простил его и совершенно не держит зла. Кен, действительно, верил ему. Но проблему это абсолютно не решало. Ведь Судзуки ни за что не простит себя.