Дочь Великого Петра - Николай Гейнце

— А по поводу болезни я вам советую обратиться…

— Это другое дело.

— И скажите мне результат и, кроме того, впечатление, которое вы вынесете из свидания с этим «чародеем».

— Вы говорите «чародеем»?

— Да, так зовут его в народе.

— Я непременно последую вашему совету, графиня.

Разговор был прерван появлением другого гостя, но глубоко запал в душу графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. В тот же вечер, вернувшись домой, он обратился к пришедшему его раздевать Якову:

— Послушай-ка, съезди завтра же рано утром, пока я сплю, на Васильевский остров и отыщи там патера Вацлава. Запомнишь?

— Запомню, отчего не запомнить. А кто он такой, ваше сиятельство?

— Он лечит травами.

— Это чародей?

— А ты почем знаешь?

— Слыхал… Его знают.

— Вот его-то мне и надо.

— Слушаю-с, ваше сиятельство. Найду.

Граф отпустил Якова и лег в постель, но ему не спалось.

«А что, если действительно этот чародей может помочь мне!» — неслось в его голове.

Ум подсказал ему всю шаткость этой надежды, а сердце между тем говорило иное. Оно хотело верить и верило.

«Завтра же я отправлюсь к этому чародею, — думал граф Иосиф Янович, — я не пожалею золота, а эти алхимики, хотя и хвастают умением его делать, никогда не отказываются от готового. Яков, конечно, отыщет его… Золотой человек… Что я буду без него делать?»

Надо заметить, что Яков, хотя и продолжал жить у графа Свянторжецкого, был теперь свободный человек и, конечно, на продолжительность его услуг в качестве расторопного и сметливого камердинера хозяин не мог рассчитывать, хотя Яков, видимо, не собирался уходить с покойного и выгодного места. Мысли графа снова перенеслись на помощь «чародея». Он стал припоминать слышанные им в детстве и в ранней юности рассказы о волшебствах, наговорах, приворотных корнях и зельях.

«Ведь не сочинено же это все праздными людьми… Ведь что-нибудь, вероятно, да было… Нет дыму без огня, нет такого фантастического рассказа, в основе которого не лежала бы хоть частичка правды». Сладкие надежды наполняли сердце графа. Он потянулся с какой-то давно им не ощущаемой истомой и вскоре сладко заснул. Граф не ошибся в своем верном слуге.

— Ну что? — спросил он Якова, появившегося утром на звонок своего барина.

— Нашел-с, ваше сиятельство!

— Молодец, — не удержался похвалить его граф.

Яков поклонился.

— Где же он живет?

— Далеко, очень далеко, ваше сиятельство.

— Далеко, ты говоришь?

— В самом что ни на есть конце Васильевского острова, там и жилья-то до него почитай на версту нет.

— В своем доме?

— Какой там дом. Избушка, ваше сиятельство.

— Ты был у него?

— Был-с.

— И видел его?

— Видел, страшный такой.

— Страшный?!

— Очень страшный, ваше сиятельство, худой такой, седой да высокий, глаза горят как уголья. Дрожь от их взгляда пробирает. И дотошный же.

— А что?

— Да спросил меня: «Чего тебе надо?» Я и говорю: «Неможется мне что-то», а он как глянет на меня так пронзительно, да и говорит: «Ты не ври, не от себя ты пришел, а от другого, пусть другой и приходит, а ты пошел вон».

— Что ты?

Граф даже вскочил и сел на постели, пораженный рассказом.

— Ей-богу, не сойти с этого места, коли вру.

— Что же ты?

— Что же я. Давай бог ноги.

— Мы с тобой поедем сегодня к нему вдвоем. Ты меня проводишь.

— Слушаю, ваше сиятельство.

Граф стал одеваться.

Патер Вацлав был действительно известен многим в Петербурге, на Васильевском же острове его знал, как говорится, и старый и малый. Знал и боялся.

Репутация «чародея» окружала его той таинственностью, которую русский народ отождествляет со знакомством с нечистою силою, и хотя в трудные минуты жизни и обращается к помощи тайных и непостижимых для него средств, но все же со страхом взирает на знающих и владеющих этими средствами. Самая внешность патера Вацлава, описанная Яковом при докладе графу Иосифу Яновичу об исполнении поручения, не внушала ничего, кроме страха, или, в крайнем случае, боязливого почтения. Образ его жизни тоже более или менее подтверждал сложившиеся о нем легенды. А легенд этих было множество.

Говорили, что в полночь на трубу избушки, в которой жил патер Вацлав, спускается черный ворон и издает зловещий троекратный крик. На крыльце избушки появляется сам «чародей» и отвечает своему гостю таким же криком. Ворон слетает с трубы и спускается на руку патера Вацлава, который и уносит его к себе. Некоторые обыватели, заселявшие окраины Васильевского острова, клялись и божились, что видели эту сцену собственными глазами.

Немногие, впрочем, смельчаки решались по вечерам близко подходить к стоявшей, как мы знаем, в довольно далеком расстоянии от жилья «избушке чародея». В окнах ее всю ночь светился огонь, и в зимние темные ночи этот светившийся вдали огонек наводил панический страх на глядевших в сторону избушки.

Этот-то ночной свет и был причиной того, что на Васильевском острове все были убеждены, что «чародей» по ночам справляет «шабаш», почетным гостем на котором бывает сам дьявол в образе ворона. Утверждали также, что патер Вацлав исчезает на несколько дней из своей избушки, улетая из нее в образе филина. Бывавшие у патера Вацлава днем за лекарственными травами, по общему говору, имевшими чудодейственную силу от груди и живота, тоже оставались под тяжелым впечатлением.

Обстановка внутренности избушки внушала благоговейный страх, особенно простым людям. Толстые книги в кожаных переплетах разных размеров, склянки с разными снадобьями, пучки засохших трав, несколько человеческих черепов и, наконец, стоявший в одном углу полный человеческий скелет — все это производило на посетителей сильное впечатление.

«Чародей», впрочем, оказывается, знался не с одним простым черным народом. У его избушки видели часто экипажи бар, приезжавших с той стороны Невы. Порой такие же экипажи увозили и привозили патера Вацлава. По одежде он, вероятно, принадлежал к капуцинскому монашескому ордену, но, собственно говоря, был ли он действительно монах или только прикрывался монашеской рясою — неизвестно.

Кроме лечения болезней, патер Вацлав, как мы знаем, занимался и так называемым «колдовством». Он удачно открывал воров и места, где спрятано похищенное, давал воду от сглаза, приворотные корешки и зелья. Носились слухи, что он делал всевозможные яды, но на Васильевском острове, ввиду патриархальности быта его обывателей, в этих услугах патера Вацлава, к счастью, не нуждались.