Игра в послушание, или Невероятные приключения Пети Огонькова на Земле и на Марсе - Борис Карлов

— Тарасевичева Антонина Васильевна, она самая. В семьдесят пять лет такую дуру сваляла! Еще и в романе прописали, всем временам на посмешище. Стыд-то какой, позор!

— И вы теперь… Вот так?

— Вот так. Стою теперь здесь, от стыда сохну.

— Ну, вы не очень-то переживайте, потом бы все равно отобрали.

— Как? Кто отобрал!

— Ну, как это кто… Эти самые, революционные солдаты и матросы.

— Революсьенные? Это что же, как во Франции?

— Нет, это, пожалуй, пострашнее было, чем во Франции. Не тот размах.

— Ну, это ты меня не очень сильно успокоил.

— Я просто в том смысле, что ваша беда в мировом масштабе…

Но тут перед Петей возник Джокер, одетый в чекистскую кожанку, с огромным маузером на боку, деревянная кобура которого волочилась по земле. На голове у шута была папаха со звездой, на плечах — бурка.

— Вы мне тут вредной контрреволюционной пропагандой не занимайся! — заорал он, тщетно пытаясь вынуть из кобуры маузер. — С такими как вы у нас тут разговор короткий: раз-два и к стенке. А ты, бабуля, его не слушай. Правильно стоишь. Ты, бабуля, еще благодари товарища Зюкина, что тебя, старорежимную клячу, до сих пор еще к стенке не поставили. Я контрреволюцию за версту носом чую!

Сосенка опять заохала и запричитала, а джокер-комисар взял мальчика под руку и отвел в сторонку.

— Пока очень хорошо продвигаетесь, товарищ, многие удивлены. Некоторые полагают, что вопросы чересчур легкие.

— «Некоторые» — это вы сами?

— Уверяю вас, нас по крайней мере двое. Итак, седьмой вопрос, три секунды. Готовы?

— Да.

— НАСИЛИЕ БЫВАЕТ КАКОГО РОДА?

— Над собой и над ближним! — выпалил Петя.

— И?.. — джокер во все глаза смотрел на стрелку секундомера.

— И… над божеством!

Продолжая смотреть на секундомер, шут скривил физиономию:

— Неважно, молодой человек, очень неважно. Три целых, четыре десятых. С такими темпами мы коммунизма не построим. Мне необходимо посоветоваться с товарищем Зюкиным.

Он снял трубку со стоящего на пеньке аппарата, завертел ручку и заорал в раструб:

— Барышня! Барышня! Смольный мне, срочно. Барышня! Смольный, срочно!.. Товарищ Зюкин? У нас тут непредвиденные… Ах вы уже в курсе? Так… Так… Так… Вас понял, будет исполнено. Так точно, именем революции, немедленно.

Петя неприятно поежился.

Джокер повернулся к нему, ослепительно улыбаясь:

— Юноша, вам повезло как никогда! Мы только что выяснили, что Кодекс юного строителя коммунизма допускает округление спорного числа в сторону уменьшения. Однако товарищ Зюкин все же просит вас дать более развернутый ответ на поставленный вопрос. Без включения счетчика, разумеется. Что вы понимаете под насилием над ближним?

— Это, к примеру, если обворовали.

— А над собой?

— Это, надо полагать, если сам себя обворовал. Пропил или проиграл.

— А что же такое насилие над божеством?

— Может быть, это касается тех, кто именем Бога сжигал на костре Джордано Бруно?

Шут подошел к телефонному аппарату, начал снова орать, добиваясь Смольного и товарища Зюкина. Потом достал из кобуры маузер, взвел курок и выпалил себе в голову. Голова разлетелся вдребезги, но тут же снова собралась и объявила решение:

— Не совсем по существу, но ответ принят. Катитесь дальше.

И Петя покатился.

Петя покатился и влетел головой прямо в дверь с табличкой, которую чудом успел разглядеть, пока дверь за ним не захлопнулась:

УПРАВДОМ тов. О. БЕНДЕР

За письменным столом сидел мужчина средних лет с усталым лицом. На нем была сине-желтая футболка с завязками, черные нарукавники, белые штаны и канареечные штиблеты. У него был волевой подбородок и античный профиль. Именно таким представлял себе Петя этого самого остроумного человека во всей мировой литературе.

В приемной шумела очередь, доносились грубые выражения, иногда даже матом. В дверь просунулся потный упитанный мужчина с бритой головой и гитлеровскими усиками под носом.

— Это безобразие! — прохрипел он, глядя перед собой выпученными глазами. — У меня с шести часов утра стоит машина с раствором! Без разгрузки! Ломами будете скалывать!

Бендер продолжал писать. Посетитель же не решался снова заговорить. Так прошла минута. Наконец. Бендер поднял глаза, и Петя ахнул. Это были самые тусклые, самые безжизненные, самые несчастные глаза из всех, какие он только видел в своей жизни. В глазах рыбы, пролежавшей полдня на палящем солнце он увидел бы больше жизни, чем в этих.

Наверное, лысый тоже что-то такое увидел, потому что сразу потерял кураж и начал медленно втягивать голову обратно в приемную.

— Раствор? — произнес Бендер безучастно. — Почему?

— Так вить… с утра к вам не могу пробиться. Сами же торопили.

— Ладно, не гони пургу, дядя. Скоро только кошки родятся. Приму в порядке очереди.

Лысый исчез, аккуратно прикрыв за собой дверь, в кабинете сделалось тихо, и Бендер перевел свой неживой взгляд на Петю:

— Что у вас?

— Остап Ибрагимович! Неужели это вы?! — воскликнул Петя.

— Мы встречались? Гвозди? Штакетник? Польские обои? Гурзуф? Сын Розалии Павловны?

— Нет! Нет! Мы не встречались, но вас знают миллионы! Знают и любят! Зачем вы здесь! Зачем вы такой!!

Управдом перевел взгляд на дверь, крикнул «следующий!» и нажал на звонок. Петю оттеснили, выдавили из кабинета, потом из приемной, и он оказался на улице с нарисованной на декорациях перспективой захолустного городка середины 30-х годов. Он присел на поребрик и закрыл лицо руками. Только что он видел самого несчастного и унылого персонажа из всей мировой литературы.

— Восьмой вопрос, две секунды.

Шут лежал рядом на газоне, покусывал травинку и смотрел на Петю с усталым равнодушием.

— Вам попроще или как получится?

Петя молчал.

— Ладно, пусть будет как получится. Вопрос. ЧТО ХУЖЕ — ТЫСЯЧУ РАЗ ОБДУРИТЬ НА ЛОХОТРОНЕ СЛУЧАЙНЫХ ПРОХОЖИХ, ИЛИ ВСЕГО ОДИН РАЗ, НО СВОЕГО ДРУГА?

— Друга хуже, — сказал Петя. — Потому что он тебе доверяет.

Джокер зевнул;

— Похоже, я окончательно теряю интерес к этой игре. Катитесь дальше.

Потеряв равновесие. Петя кувыркнулся спиной назад и покатился по траве под откос.

Уклон становился все круче, трава подернулась инеем, потом запорошилась снегом. Еще ниже Петя заскользил по твердому насту, обдирая ладони. И, наконец, распластавшись на животе, выехал на ледяное дно.