Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс

В малонаселенной пустыне все знали друг друга и вместо книг изучали родословные. Оказаться невеждой в этой области означало прослыть либо невоспитанным, либо чужаком. А чужаков не допускали к семейному общению, не просили у них совета и не доверяли им. Не было ничего более утомительного и ничего более важного для успеха моей миссии, чем эта постоянная умственная гимнастика мнимого всезнания при встрече с каждым новым племенем.

На ночь мы остановились в одном из притоков Вади-Джеши, в кустах с хилой серо-зеленой листвой, которые понравились нашим верблюдам и обеспечили нам дрова для костра. Этой ночью орудийные выстрелы были слышны очень четко и громко, возможно, потому, что низина Мертвого моря отражала эхо поверх нашего высокого плато. Арабы шептались между собой: «Они все ближе. Англичане приближаются. Да простит Аллах людям грехи их…» Они сострадали погибавшим туркам, которые так долго их угнетали и которых, как ни странно, они любили больше, чем сильных иностранцев с их слепой уравнительной справедливостью.

Силу араб уважал мало: он больше уважал умение и искусность, часто в его достижении добивался желаемого результата. Но больше всего он уважал грубую искренность слов.

Выехав рано утром, мы рассчитывали завершить долгий путь до Аммари к заходу солнца. Мы переваливали через один за другим кряжи выжженного солнцем кремня, поросшего шафраном, таким ярким и близким, что все, куда хватал глаз, казалось золотым. Сафра и Джеша – так называли эти места люди племени сухур. Долины здесь были мелкие, глубиной всего в несколько дюймов. Русла их, напоминавшие марокканскую кожу, под воздействием бесчисленных ручейков после последнего дождя превратились в сложную извилистую зернистую сетку. Выпуклости каждой извилины, местами сверкавшие кристалликами соли, выглядели как серые груди из песка, затвердевшие вместе с высохшим илом; иногда из них торчали веточки кустов, которые оказывались каркасами этих причудливых скоплений песка. Русла эти – хвосты долин, уходившие к Сирхану, – всегда были хорошими пастбищами. Когда в их лощинах бывала вода, здесь собирались племена, раскидывавшие целые палаточные деревни. Таким же лагерем расположились и двигавшиеся с нами люди племени бени сахр. Когда мы ехали по однообразным спускам, они сначала указали на одну едва заметную пещеру с очагом и прямыми дренажными траншеями, а потом на другую, говоря: «Здесь была моя палатка, и здесь лежит Хамдан эль-Саих. Взгляните на эти сухие камни на месте моей постели, а рядом и постели Тарфы. Аллах был милостив к ней: она умерла в год самха, в Снайнирате, от укуса африканской гадюки».

Около полудня на гребне кряжа показалась группа верблюдов, бежавших быстрой рысью прямо на нас. Юный Турки, придерживая рукой карабин на коленях, пустил свою старую верблюдицу в галоп навстречу, чтобы выяснить, что это значило. «Ха! – воскликнул, обращаясь ко мне, Мифлех, когда верблюды все еще были в доброй миле от нас. – Это же Фахд на своей Хааре, вон он, впереди. Это наши родственники». Так оно и было. Фахд и Адхуб, главные из военных вождей племени зебн, расположились лагерем к западу от железной дороги, у Зизы, когда кто-то из племени гомани сообщил им новость о нашем караване. Они немедленно оседлали верблюдов и после тяжелой гонки нашли нас всего лишь на полпути. Фахд мягко упрекнул меня в том, что я собрался осуществить опасный рейд в его округе, в то время как он и его сыновья лежат и отдыхают в своей палатке.

Фахд был меланхоличным, молчаливым человеком лет тридцати, с мягким голосом, белым лицом, подстриженной бородой и трагическими глазами. Его юный брат Адуб был выше его ростом, хотя рост этот не был выше среднего, и сильнее. В противоположность Фахду, он был энергичным, шумным и выглядел неотесанным мальчишкой со своим вздернутым носом, лишенным растительности лицом и тускло блестевшими глазами, с каким-то голодным выражением перебегавшими с одного предмета на другой. Его заурядность подчеркивалась всклокоченными волосами и грязной одеждой. Фахд был чище, но при этом очень просто одет, и эта пара на своих лохматых верблюдах мало походила на шейхов. Однако оба были знаменитыми воинами.

В Аммари сильный холодный ночной ветер поднимал с соленого грунта колодцев клубы пепельной пыли, превращая ее в дымку, которая скрипела у нас на зубах. Кроме того, нам не нравилась вода. Она находилась на поверхности, как часто случается в Сирхане, но была слишком горькая и для питья не годилась. Однако мы нашли другой источник воды – колодец, который выстилал чистый известняк.

Эта вода (мутная, отдававшая смесью рассола и нашатырного спирта) находилась чуть ниже уровня каменной плиты, в каменной ванне с зазубренными краями. Дауд проверил ее глубину, столкнув туда Фарраджа в полном обмундировании. Тот скрылся из виду в желтизне воды и тут же тихо всплыл на поверхность под кромкой скалы, где его в сумерках не было видно. Дауд прождал в крайнем напряжении с минуту и, видя, что его жертва не всплывает, сорвал с себя плащ и бросился в воду, чтобы обнаружить улыбавшегося приятеля под нависшим выступом скалы. Ныряние за жемчугом в заливе позволяло им чувствовать себя в подобных ситуациях как рыба в воде.

Их вытащили из воды, и они вернулись к моему костру в изорванной одежде, окровавленные, с них капала вода; их волосы, лица, ноги, руки, тела были покрыты грязью и колючками, и они выглядели духами какого-нибудь Самуила. Оказывается, желая согреться, они затеяли борьбу на песке у колодца и упали в куст колючки. Было похоже, что мне придется расщедриться и подарить им новую одежду. Заронив в них надежду на это, я отправил обоих залечивать раны.

Мои телохранители, и особенно агейлы, по натуре были щеголями и тратили свое жалованье на одежду и на украшения, много времени у них уходило на заплетание в косы своих блестящих волос. Блеск волосам придавало масло.

Стремясь избавиться от паразитов, они часто раздирали кожу головы острозубым гребнем и опрыскивали верблюжьей мочой. Во времена господства турок какой-то немецкий лекарь в Бершеде научил их очищаться, запирая вшивых в солдатском сортире и держа там, пока они не поедят своих вшей.

К рассвету ветер стал слабее, и мы направились к Азраку. Однако едва мы отошли от колодцев, как раздался сигнал тревоги. В зарослях кустарника показались всадники. Собрав всех в наиболее выгодном месте, мы остановились. Индийский взвод занял позицию на небольшом гребне со склонами, изборожденными узкими руслами ливневых потоков. Индийцы мгновенно уложили верблюдов в ложбине за гребнем и грамотно расположили пулеметные точки. Али и Абдель Кадер выбросили свои темно-красные флаги, затрепетавшие под порывами легкого ветра. Наши стрелки, возглавляемые Ахмедом и Авадом, побежали на правый и левый фланги, и тут же завязалась долгая перестрелка. И вдруг все это внезапно прекратилось. Противник вышел из скрывавших его зарослей и цепочкой двинулся к нам, размахивая головными уборами и рукавами халатов и распевая приветственный военный марш. Это были воины племени серахин, направлявшиеся поклясться в верности Фейсалу. Услышав от нас последние новости, они повернули обратно и пошли вместе с нами, радуясь экономии времени в пути, – это племя не было ни воинственным, ни кочевым. Когда мы подошли к их палаткам в Айн-эль‑Бейде, откуда оставалось всего несколько миль до Азрака, они организовали довольно торжественный прием, где было собрано все племя, хотя прием этот и оказался довольно крикливым: женщины в то утро были охвачены страхом и с воплями провожали своих мужей, уходивших навстречу опасностям.