Твердь небесная - Юрий Рябинин

– Дамского? – переспросил Мещерин.

– Совершенно верно. Дамского. Но пусть вас это не смущает. Дамы остаются в тылу. На войну едут мужчины.

– Господа! – хватился Самородов. – Но позвольте же вас представить друг другу. Ваше благородие, – обратился он к Тужилкину, – это наш добрый московский знакомый Александр Иосифович Казаринов.

– Кстати, – подхватил Мещерин, – дочка Александра Иосифовича, Таня, была очень дружна с вашей Лизой.

– Штабс-капитан Тужилкин. – Ротный приложил ладонь к козырьку и подал Казаринову руку.

Александр Иосифович также представился.

– Я, признаться сказать, мало знал подруг своей дочери, – для чего-то немедленно заверил он Тужилкина. И тотчас сменил тему: – Но послушайте, господин штабс-капитан, у меня к вам вот какое дело имеется. Я теперь крайне нуждаюсь в людях. Сам главнокомандующий очень сочувственно относится к действующим здесь учреждениям Красного Креста и заинтересован в расширении нашей деятельности. И мне хотелось бы попросить вас, если, конечно, вы не возражаете, передать этих ваших двух молодцов в мое распоряжение. Скажите, где вы квартируетесь, и к вам завтра же доставят соответствующий приказ из штаба.

Тужилкину, очевидно, вначале эта просьба пришлась не по душе, – конечно, какому командиру охота по начальственному соизволению отдавать лучших своих людей – испытанных, обстрелянных, в которых он уверен, как в самом себе! Какова еще будет им замена? Да и будет ли вообще? Найдется ли во всей армии теперь хоть одна вполне укомплектованная рота? Едва ли. Какого ротного ни спроси, всякий только и жалуется на недокомплект.

– Мне, сказать по правде, жаль отдавать солдат, – отвечал Тужилкин. – Но должны же и мы как-то помогать Красному Кресту. Не все только от него ждать помощи. Не так ли? А ваша деятельность на войне важна не меньше нашей – ратной. Хорошо, присылайте приказ, и я сразу же отправлю их обоих к вам.

– Вот и славно, – обрадовался Александр Иосифович. – Как приятно иметь дело с разумным, решительным человеком. Итак, до скорой встречи, друзья мои. – И он по-военному откозырял Мещерину с Самородовым.

С начала войны и до августа месяца русская армия, не считая беспрерывных боев на Квантуне у Порт-Артура, дала несколько сражений: на Ялу, у Вафангоу, у Тишичао, у Симучена. Но все эти дела решительного значения для кампании иметь не могли, потому что участвовали в них лишь отдельные корпуса и дивизии – равно русские и японские, – разбросанные по Южной Маньчжурии. Увы, русские кругом уступали неприятелю поле боя. Но при этом разбиты ни в одном из этих сражений не были. Если понимать поражение как окончательную потерю одной из противоборствующих сторон способности к дальнейшим боевым действиям, как это было, например, под Аустерлицем или под Седаном, то, можно сказать, русские не потерпели ни одного поражения. Во всех случаях русские полки отходили, представляя для неприятеля не менее грозную силу, чем в начале сражения. И, что любопытно, практически всегда японцы позволяли противнику уйти беспрепятственно. Так в деле у Вафангоу они вполне имели возможность охватить русских фланговым движением. И даже начали было охватывать. Но действовали так медленно, так нерешительно, словно только изображали видимость маневра, нисколько не намереваясь осуществлять его вполне, а имея в виду лишь понудить барона Штакельберга отвести свой корпус от греха подальше. И уж само собою не преследовали его.

Маршал Ояма и его командующие армиями, считавшиеся учениками и последователями Мольтке и как будто всегда пытавшиеся, по подобию своего учителя, применить фланговый охват, вполне повторить Седан, кажется, сами же и страшились. Но, может быть, в этом-то и был их расчет, их военная мудрость: все верно, противник, доведенный до отчаяния, бьется исключительно жестоко, насмерть, и цена такой победы чаще всего несоизмеримо выше, нежели если бы он просто отступил подобру-поздорову.

Почти во всех этих невеликих сражениях потери русских несколько превосходили японские. Но они не шли ни в какое сравнение с теми, что терпели японцы у Порт-Артура. К концу августа потери армии генерала Ноги, осаждавшей Порт-Артур, составили двадцать тысяч убитыми и ранеными. В то время как потери защитников крепости за это же время не превысили шести тысяч. И, таким образом, в целом по потерям кампания пока складывалась в пользу России.

Это давало основание русскому главному командованию, в общем-то, оптимистически оценивать дальнейший ход войны. Отступление – это отнюдь еще не поражение. Кстати, переход Суворова через Альпы, который в российской военной истории неизменно почитается выдающимся подвигом, блестящим успехом русского оружия, равным Полтаве и Бородину, в сущности, был не чем иным, как отступлением. Нынешний же отход разрозненных русских корпусов к северу от побережья Желтого моря и сосредоточение их единою массой у города Ляояна не могло не напоминать генералам аналогию столетней давности – ретираду Барклая и Багратиона в 1812 году и соединение их в единую армию в Смоленске. Тогда этот маневр имел отменно положительное значение для всей кампании: он, возможно, сделался первым шагом на пути России к победе. Точно таким же образом можно было оценивать и действия русского войска в Маньчжурии: после нескольких локальных боев с более подготовленным противником, отступив и соединившись воедино, теперь наверно армия сможет успешно противостоять японцам.

У Ляояна генерал Куропаткин решился наконец дать японцам бой всеми имеющимися у него силами. По его замыслу это сражение должно было начаться как оборонительное. Но при благоприятных обстоятельствах не исключалось и наступление. В телеграмме главнокомандующему вооруженными силами на Дальнем Востоке адмиралу Алексееву накануне сражения генерал Куропаткин писал, что главною своею задачей он ставит « сосредоточение армии с прочно обеспеченными путями, стоя на которых спокойно выжидать подкреплений, пользуясь в то же время всеми случаями возможности для перехода в частные случаи наступления для поражения противника по частям».Разумеется, переписка военачальников между собой отнюдь не требует патетики, высокого стиля, как это делается обычно в обращении к войску перед битвой, имеющем целью воодушевить солдата, возжечь его пламенною страстью победить или, если придется, лечь костьми на пользу отечества, и все-таки намерение генерала Куропаткина «пользоваться в то же времявсеми случаями возможности для перехода в частные случаи наступления» сформулировано так убого, с такою очевидною неуверенностью, что, кажется, относительно его намерений действовать решительно не может быть никаких сомнений: Куропаткин меньше всего полагал наступать и вообще попытаться как-то завладеть инициативой. Нередко, впрочем, бывает, что и доблестная оборона, стойкое сидение в осаде, оборачивается победой. Так, Наполеон, не одолев сопротивления защитников Сен-Жан д'Акра и отступившись от этой крепости, по существу, проиграл свой египетский поход. Но, увы, как показало Ляоянское сражение, генерал Куропаткин, хотя у него и были прочно обеспеченные тыловые пути, не сумел и оборону удержать достойно. И в конце концов отступился перед меньшим по численности противником. А всего маршал Ояма выставил против него сто тридцать тысяч человек. В то время как русского войска под Ляояном собралось сто шестьдесят тысяч.