Деревянная книга - Юлия Гнатюк

– Что я говорил, Станислав Андреевич, – повернулся он к Калитняку, – не оставили нас славянские боги!

Калитняк лишь слабо улыбнулся, он был «обескровлен» всеми этими передрягами. Зато одесситы заявили: в следующий раз они бесплатно повезут Чумакова с собой как талисман.

«Мицубиси» мчал по идеально ровному немецкому автобану. Все сомнения и переживания остались позади, – все-таки меня выпустили! – ликовал про себя Вячеслав. Но на привычку постоянно отслеживать обстановку вокруг не действовало ни настроение, ни физическое состояние. Поэтому Чумаков исподволь зафиксировал серый «Мерседес», дважды появившийся в поле зрения. От немецкой границы он следовал сзади, а затем обогнал автобус. Подозрения превратились в уверенность, когда «Мицубиси» остановился на площадке для отдыха, где был типичный бетонный стол и серая пластиковая будочка мобильного туалета. Пока желающие гуляли, а одесский коньяк разливался в «мелкокалиберную» посуду руководителей группы, Чумаков затылком ощутил на себе пристальный взгляд. Обернувшись, он увидел припаркованный уже знакомый серый «Мерседес».

Вячеслав Михайлович решил немного «взбодрить» своих «опекунов», тем более что автобус скоро свернет на север, куда ему не надо. Он подошел к Калитняку, а затем к водителю.

За ближайшим поворотом «Мицубиси» на миг притормозил, и Чумаков, подхватив сумку, выскочил почти на ходу.

Автобус двинулся дальше, и Чумаков остался один. В этом месте автобан проходил по низине, а с обеих сторон на пригорки взбегал лес. Подъехали три большегрузных машины, два поляка и швед – все ответили, что едут на север. Затем остановился бежевый «Опель» с прицепом-дачей. Тоже нет мест и «не туда едем».

Автомобили всех марок и классов проносились по серой бетонке туда и обратно, многие останавливались на площадке. Чумаков подошел к пятой, седьмой, десятой, результат один и тот же: вежливый отказ. Впервые за все время распогодилось, вышло солнце, однако настроение у Чумакова было не очень. С попутками ничего не получалось. Что-то изменилось в европейцах с его «прошлой жизни».

У обочины остановилась машина-цистерна, водитель остался за рулем, а пожилой поляк направился в туалет. Дождавшись, когда он возвращался обратно, Чумаков спросил, не ходят ли здесь какие-либо автобусы, потому что машины отчего-то не останавливаются.

Седовласый поляк произнес: «Пан напрасно старается, теперь такие времена, что никто не берет попутчиков, даже немцы немцев, все боятся русской мафии».

Возвращаясь на место у обочины, Чумаков подумал, что старый поляк, конечно, прав, не только Союз развалился, но и Европа уже другая.

Чумакова взяла досада. Но сидеть, сложа руки, тоже не хотелось, и Вячеслав Михайлович продолжал попытки.

Ага, вот, кажется, повезло! Подъехали двое: он и она, номера на «Форде» владимирские, россияне.

– Здравствуйте, ребята, подкиньте до Берлина! Мой автобус ушел на север…

Он и она угрюмы, смотрят почти враждебно.

– Мы тоже на север, – отвечают коротко и уезжают прямо на Берлин.

«В лесу, что ли, ночевать, как партизану? Партизан под Берлином – звучит? Так, а где же мой «хвост», – подумал Вячеслав Михайлович. – Если меня «пасут», то должны же «они», в конце концов, проявить интерес, зачем этот «пиджак» вышел под Берлином и куда направится дальше. Может, у меня встреча с агентом или пробы вон в лесу буду брать, что они себе думают эти немецкие «топтуны»?! Саша ведь должен был доложить о моем исчезновении из автобуса. На следующей остановке встретился с экипажем «Мерса», доложил по команде, те кинулись искать, обнаружили. Так, все, по времени меня должны подобрать где-то в ближайшие минут двадцать!»

Незаметно для себя Чумаков перешел на привычный жаргон. В разведке термином «пиджак» называют сотрудника, выполняющего задание на чужой территории. А «топтунами» тех, кто наоборот, отслеживает вражескую агентуру у себя на родине.

К площадке подрулил темно-коричневый «Фольксваген-пассат» с польскими номерами. Чумаков подошел, спросил по-польски, не подвезет ли пан до Берлина.

Водитель оценивающе оглядел кандидата в пассажиры.

– А почему вас не взяли русские? – полюбопытствовал он.

«Наблюдал!» – отметил Чумаков.

– Они ехали не в ту сторону, – слукавил он, чуть отошел и отвернулся, как бы высматривая следующую машину.

За спиной послышалось тихое урчание. «Пассат» сдавал назад. Когда машина поравнялась с путником, водитель открыл дверцу.

– Прошу пана…

Чумаков не заставил просить себя дважды и резво юркнул в салон. В машине разговорились, беседуя на немецко-польско-украинском, поскольку водитель пояснил, что сам он немец, проживает в Польше, а женат на украинке, поэтому посещает по субботам украинский национальный клуб, где изучает обычаи, обряды и песни, которые ему очень нравятся. В доказательство своих слов немец-поляк запел: «Дывлюсь я на нэбо…»

Чумаков, придерживаясь той же линии открытости, рассказал, что он едет в город Аахен, где живет пожилая пани, муж которой был русским эмигрантом и имел уникальные древнеславянские тексты.

– Это было давно, еще в тридцатых-сороковых годах, и я еду посмотреть его архив. Мы с женой пишем об этом роман…

Разговор перешел на историю, религию, политику. Так незаметно въехали в Берлин.

– У нас трудно с парковкой. А вон в том, красном девятиэтажном здании, живет моя тетя. Ого, сумка у вас тяжелая, давайте помогу нести…

Они пошли к метро, вдвоем неся сумку. Немец-поляк помог разобраться в пересадках, купил Чумакову билет, попрощался и ушел.

«Будем считать, что мне опять повезло, – подумал Чумаков. И тут же ехидно «подколол» себя: – Был бы ты со своим везением сейчас в лесу под Берлином, а может и вообще на польско-немецкой границе, если бы не братья – «топтуны»…

И он стал изучать схему на стене вагона, прикидывая, где лучше выйти, чтобы попасть на железнодорожный вокзал Западного направления.

Август, 1996. Аахен

Купив билет на брюссельский поезд, проходящий через Аахен, Чумаков позвонил фрау Миролюбовой. Та ответила, что встретит его на вокзале.

– Я буду в светлом плаще, на голове – соломенная шляпка, а в руках буду держать книгу стихов моего мужа «Родина-Мать».

Вячеслав в очередной раз поразился ясности речи и четкости формулировок этой глубоко пожилой женщины.

В то время ей было восемьдесят восемь лет.

Никогда, даже в самых буйных фантазиях, он не мог вообразить, что однажды вернется в эти места в качестве исследователя древнеславянской истории и что Брюссель будет интересовать его, не как резиденция стран НАТО, а как город, в котором жили русские эмигранты Изенбек и Миролюбов, причастные к тайне старинных славянских «дощечек».