Деревянная книга - Юлия Гнатюк

Открытость, радушие и вся обстановка в доме были скорее русскими, чем немецкими, и у Вячеслава отлегло от сердца: он почувствовал, что общий язык будет найден очень скоро. «Странно только, – подумал, – что Миролюбов за тридцать четыре года совместной жизни так и не научил жену русскому языку».

Пока хозяйка готовила на стол, Чумаков осматривал вторую комнату. Она была больше кабинета и обставлена такой же скромной мебелью: потертый диван-кровать, кресла, небольшой газовый камин в углу. На стене прямо напротив двери картина с молодыми женщинами, пьющими чай в саду, одна обнаженная, европейской внешности. На второй картине тоже обнаженная женщина, но уже восточного типа, сидя, делала прическу перед зеркалом, изящно подогнув ноги с браслетами на щиколотках. Смуглое крепкое тело, небольшая высокая грудь, рука с заколкой поднята к волосам. Сквозь проем в стене виднелось восточное селение с дувалами и мечетью.

Как и в кабинете, здесь тоже везде были книги и журналы на французском, английском и немецком языках.

Галина Францевна пригласила к столу, на котором, помимо прочего, стояла бутылка красного французского вина.

«Ага, значит, мой презент будет кстати!» – Чумаков принес бутылку домашнего вина и несколько баночек варенья – все лидины изделия, заготовленные летом в селе. Вслед за этим вручил хозяйке две миниатюрные деревянные шкатулки, журналы с публикациями Миролюбова и два издания «Велесовой книги» – киевское и московское. Киевское издание было лаконичным: в черной матерчатой обложке с золотым тиснением названия, без иллюстраций и фотографий (за исключением переводчика Бориса Яценко). Московское издание Александра Асова (так стал называть себя Барашков) содержало старославянские орнаменты, изображения археологических находок, восстановленный древний текст и фотографии людей, причастных к исследованиям этого памятника.

Галина Францевна взяла шкатулки.

– О, как красиво! Замечательно! Я рассмотрю это после обеда.

Поблагодарила за книги. И хотя читать их она не могла, но фотографии разглядывала с огромным интересом, узнавая давних знакомых. Перевернув очередную страницу, старая женщина вдруг оживилась, глаза блеснули, и по лицу пробежала светлая волна, как дуновение степного ветра по ковыльной степи.

– О! Изенбек…

– Вы хорошо его знали? – спросил Чумаков.

– Да, мы жили в Брюсселе на одной улице. У нас была Брюгман-авеню, пятьсот десять, а у Изенбека – пятьсот двадцать второй номер. Он часто бывал у нас, а мы с Юрой – у него.

– Юрий Петрович с Изенбеком часто говорили о древних дощечках? – не удержавшись, задал главный вопрос Вячеслав.

Галина Францевна на секунду замешкалась, потом коротко ответила:

– Не знаю, они ведь говорили между собой по-русски. Я не вмешивалась в Юрины исследования, он сам зачитывал или рассказывал мне то, что считал нужным…

Чумакову показалось, что фрау Миролюбова знает гораздо больше, но почему-то эта тема ее «замыкает».

– А каким был Изенбек? – сменил объект разговора Чумаков.

Галина Францевна опять оживилась.

– О-о, это был высокоинтеллигентный, очень культурный человек. Красивый внешне, голубоглазый, ростом небольшой, сухощавый, но какой сильный характер! Немногословный, часто бывал угрюм, даже резок. Вино любил. Юра почти не пил, а если приходилось, быстро пьянел. А Изенбек пил много, да еще употреблял кокаин, к которому пристрастился в последние годы гражданской войны, – понизив голос, сказала Галина Францевна. – Но он был великолепный художник! – добавила она. – Очень много работал. Квартиру свою превратил в мастерскую, для себя оставил только крохотную комнатку-нишу, где была железная кровать, стол, стул и печь, которая топилась углем. Да вот, взгляните, – это все его картины, и та, что висит над кроватью, где вы будете спать, тоже.

– У вас только четыре картины Изенбека?

– Нет, их осталось около шестидесяти. В кабинете в большом ящике, и еще между вашей кроватью и стенкой, обшитые тканью. Юра приглашал специалистов, и они оценили картины, как высокохудожественные работы. Но мы с вами заговорились, давайте обедать!

С трудом, морщась от боли, хозяйка устроилась за столом, наполнила вином округлой формы бокалы. По вкусу оно напомнило Чумакову сухое молдавское. Ели сыр, картошку-пюре из пакета быстрого приготовления, поджаренные кусочки мяса, которые Галина Францевна называла «котлетами». Дошла очередь и до «презента».

– Каждый день за обедом я выпиваю бокал вина. Но сегодня, ради гостя, выпью два, не возражаете?

Отведав янтарной жидкости с игристыми пузырьками (вино было еще молодое), она восхитилась:

– Ваша жена пишет стихи, варит варенья, умеет делать прекрасное вино – все это так замечательно! Юра рассказывал, что у них тоже было обширное хозяйство и яблоневый сад.

После второго бокала разговор стал более непринужденным. Галина Францевна расспрашивала, как живут Лида и Вячеслав, чем занимаются, сама охотно отвечала на вопросы, увлекаясь воспоминаниями, которых Чумаков старался не прерывать, лишь иногда уточняя детали.

Оказалось, что «мадам Жанна» происходила из старинного немецкого дворянского рода, проживавшего в Бельгии, имевшего свой фамильный герб и прочие регалии, но обедневшего, поэтому средства для существования они зарабатывали сами. Родители были культурными, образованными людьми, сумевшими привить своим шестерым детям любовь к музыке, поэзии, литературе. Когда впервые встретились с Юрием в 1934 году, Жанна работала секретарем-машинисткой на Карл-Цейссе, с увлечением читала Льва Толстого и Достоевского, открывая для себя русских, как глубоких философов и необычайно интересных людей.

Таким она впервые увидела Юру на вечеринке у мадам Ламонт. Затаив дыхание, слушала его рассказы о жизни и нелегкой судьбе, восхищалась его литературным талантом. Он заворожил ее навсегда, и она, невзирая на недовольство родных, вышла за него замуж, поселившись в Брюсселе в русском районе «Юккль». В их двухкомнатную квартиру на Брюгман-авеню приходили эмигранты из России, умные, интеллигентные люди, общаться с ними было легко: почти все хорошо говорили по-французски.

– Там была даже русская церковь, вот она, – Галина Францевна указала на картину, висевшую справа от двери. – Тоже работа Изенбека.

Чумаков заметил, что старушке все труднее говорить. После прогулки, вина и обеда ее явно клонило ко сну.

Словно почувствовав взгляд, она встрепенулась.

– Я, знаете, после обеда обычно сплю час-полтора, извините…

– Ну и прекрасно, я тоже отдохну, – поддержал Чумаков, не желая менять привычного распорядка дня хозяйки.

Он ушел в отведенный ему кабинет и лег, обдумывая услышаное. Как же так? Брюгман-авеню «пятьсот десять» и «пятьсот двадцать два» – это же почти рядом. А из воспоминаний в книгах Миролюбова им с Лидой показалось, что они жили в разных концах города и почти не контактировали, во всяком случае, о каких-то соседских, дружеских взаимоотношениях не упоминалось вообще. С другой стороны, не мог же Изенбек завещать все свое имущество (одних картин около шестисот полотен!) случайным людям. И Галина Францевна говорит, что они дружили. Выходит, Миролюбов в последующем намеренно дистанцировался от Изенбека? Почему? Он также характеризовал Изенбека как человека, «очень много пившего», который к тому же «плохо говорил по-русски». Из слов Галины Францевны вырисовывалось совсем другое: да, выпивал, но работал как одержимый, к тому же никогда не терял ни одного из своих человеческих достоинств. Оказывается, он учился в Петербурге и был сыном офицера Российского Флота! И после этого утверждать, что Изенбек «плохо говорил по-русски…» Тут крылась какая-то новая загадка, тайна, которую Чумаков пока не мог объяснить. Он решил подробнее расспросить о Миролюбове и выяснить, что же это была за личность.