Тени, которые проходят - Василий Шульгин

Ее сынок, пятилетний Арик, был интересный мальчик-бедняжка. У него было то, что сейчас называют детским параличом. И он лежал. Мать сокрушалась, но казачка Ратмирова была идеальной матерью.

Что делать? Наконец, она узнала, что не очень далеко есть католический монастырь, где самоотверженные монашки вылечивают именно таких бедных детей. Она попросила меня отвезти ее с ребенком туда. Я это сделал, и мы сдали Арика монашкам. Татьяна плакала, но появилась какая-то надежда. Монашки же сказали, чтобы мать не приезжала раньше времени, то есть не раньше, чем через месяц.

Через месяц мы поехали опять. Большой зал, выложенный разноцветным мрамором, не очень высокий, что придавало какую-то уютность, и вместе с тем весь пронизанный светом.

Мы ждали с Таней. И вот из одного угла показалась монашка, вся в лиловых шелках, в головном уборе из туго накрахмаленного белоснежного полотна. Она придерживала за плечо ангельски красивого ребенка, и он шел, шел мальчик, который месяц тому назад лежал без движений. Его подвели к матери. Мать, тоже красивая, опустилась на колени и целовала ему ручки, плача от счастья.

Картина, я вам скажу! Я стоял чуть-чуть поодаль. Прошло уже около полувека, но эту картину вижу до сих пор…

Месяц тому назад, когда мы привезли ребенка в монастырь, он говорил только по-русски, говорил правильно, не как ребенок. Теперь он совершенно забыл русский и говорил свободно по-французски с прекрасным акцентом. Просто чудо!

Прошло еще некоторое время, и он сказал по-французски:

— Скоро я буду говорить по-русски.

И действительно, заговорил. С французским акцентом, но по-русски правильно.

* * *

Татьяна была взрослым человеком, но и она была способна к переменам. Я не знал ее в Константинополе, где она все зарабатываемые проституцией деньги отдавала принуждавшему ее заниматься этим промыслом мужу, которого, между прочим, не переставала любить. Как и Неночка, она любила мерзавца. Я познакомился с нею в Сремских Карловцах, где на ней совсем уже не было константинопольского налета. Она бывала с нами у Врангелей, где принимала участие в спиритических сеансах с блюдечком. И здесь, во Франции, держала себя в высшей степени прилично. Так продолжалось и дальше.

Когда мы расстались с нею, она поехала в Париж и зарабатывала себе на жизнь в какой-то большой фирме в качестве манекенщицы. Но каждое воскресенье ездила куда-то далеко к своему сыну. Монашки помогли, но временно. Мальчик снова слег. Далеко от Парижа была больница для таких детей, в которую ей удалось устроить своего мальчика. И она регулярно его навещала.

В этой больнице рядом с ее сыном лежал молодой француз, который с интересом наблюдал, как мать самоотверженно заботится о своем сыне. Этот француз был знатного рода — vicomte d’Ivry. Кончились эти наблюдения тем, что этот больной представитель знатного французского рода влюбился и сделал предложение руки и сердца незнатной, но здоровой и красивой женщине, а главное — идеальной матери.

Татьяна была умна и по-своему горделива. Она ответила:

— Вы знатны, а я простая казачка и поэтому ваше предложение принять не могу. Но если ваш отец, comte d’Ivry, попросит моей руки для вас, то я соглашусь.

В следующее воскресенье приехал отец, которому представили Татьяну. Он был уже наслышан о ней и с чисто французской рациональностью сделал ей предложение в следующей форме:

— Мадам, где я найду жену для моего тяжелобольного сына, кроме вас? Мы очень хорошо понимаем, что так же, как вы самоотверженно ухаживаете за своим сыном, вы будете ухаживать за своим мужем. Поэтому я прошу вашей руки для него.

Татьяна согласилась, и свадьба состоялась в их наследственном имении Ivry. Бойчевский дал развод за хороший куш — и тут заработал на своей жене.

Мы с Марией Дмитриевной получили пригласительную телеграмму на свадьбу, но не поехали — это было нам не по средствам. Ответили поздравительной телеграммой.

* * *

Она сделала это для своего сына — теперь он был обеспечен. Мальчик был крайне способный. Лежа в кровати, он впоследствии сдал все экзамены за школу, получив высший балл.

Но Татьяна счастлива не была. Вольной казацкой душе был очень тяжел этикет знатного дома. Она писала нам жалобные письма и хотела бежать, но не убежала сына ради. А потом письма прекратились — должно быть она привыкла, вошла в роль графини. Словом, больше я о ней никогда и ничего не слышал.

* * *

В St. Marguerite приехали и поселились с нами профессор Александр Дмитриевич Билимович со своею женою и моею сестрою Аллой Витальевной и их дочь Таня.

Таня нестерпимо хлопала дверьми, и мать постоянно ее бранила. Потом к нам присоединился и мой сын Дима. Перед домом была небольшая ровная площадка, на которой Дима выучил свою кузину ездить на велосипеде, и она носилась по ровному кусочку земли без руля.

А с Марией Дмитриевной случилось несчастье, хотя она и не пыталась ездить без руля. Вилла была на горке, и однажды, когда она, как обычно, села на свой велосипед и поехала вниз, руль вдруг свернул набок, она упала вперед на обе руки и ужасно поранила себе ладони. Почему свернулся руль? Я ежедневно — и тогда накануне тоже — крепко заворачивал гайку. По-видимому, вечером кто-то гайку отпустил. Но кто и для чего? Это так и осталось тайной.

* * *

У Марии Дмитриевны и у моей сестры — а моя сестра очень мирная женщина — сразу испортились отношения. Почему? Алла Витальевна нашла, что Мария Дмитриевна слишком мало уделяла мне внимания и слишком много себе. Моя сестра очень меня любила, она была старше меня на четыре года (а Лина Витальевна на четырнадцать лет), мы были с нею почти что ровесники и в детстве и в юности жили одними интересами, делили вместе одни и те же радости и печали. Это я выдал ее за Александра Дмитриевича Билимовича, разъяснив ему кое-что, чего он не понимал, в частности, что моя сестра им интересуется. Брак этот был исключительно счастливый. Но, отпраздновав серебряную свадьбу, моя сестра скоропостижно умерла уже в Югославии в 1930 году.

По-видимому, из-за возникшей неприязни между Аллой Витальевной и Марией Дмитриевной Билимовичи скоро уехали из St. Marguerite, но недалеко. Они сняли виллу в городке St. Aigulfe, где был превосходный пляж. Песок там был такой мелкий, как нигде в окрестностях, потому что это был песок речной. В этом месте какая-то речка впадала в море. Дима уехал с ними вместе.

Мы с Марией Дмитриевной тоже через некоторое время переехали туда, но не в самый St. Aigulfe, а поблизости. Там через лес со всякими колючками проходила узкоколейка и была станция. Вот в этой станции, представлявшей из себя небольшое одноэтажное строение, Madame chef du gare[60], тоненькая сухонькая женщина, лет тридцати, сдавала комнату на чердаке. Мы там и поселились, в этой чердачной комнате я продолжал писать «Три столицы». У этого жилища было одно неудобство — не было никаких «удобств». Madame chef du gare часто говорила нам: