Тени, которые проходят - Василий Шульгин

— А ты должен жениться. Для продолжения. Слышишь?!

Дима вдруг заплакал. Ему казалось, что жениться, даже ради продолжения рода, ужасная беда.

Ошибся ли он? Кто знает. Во всяком случае, он повеление братьев исполнил. Он три раза женился. С первой женой — Таней — он не продолжил фамилии. Со второю женою Тосей, Антониной Ивановной Гвадонини, — продолжил. Родился у него сын, а мой внук, Василий, которого дома зовут Пушок. И на этом дело, насколько я знаю, встало. Хотя Пушок женился, но правнука у меня пока что нет.

* * *

Перед Димой, окончившим в Бизерте морское училище, лежало неопределенное будущее. Он хотел бы быть моряком, но попасть во французский военный флот не представлялось возможным. Французские моряки были довольны замкнутым сословием, потомственным, главным образом из оставшейся французской аристократии. Дима, пожалуй, мог бы стать моряком торгового флота, но это не вязалось с его бизертским высокомерием. Поэтому он придумал поступить в знаменитое Сен-Сирское военное училище под Парижем, которое в свое время окончил Наполеон. Как он узнал, Сен-Сир принимал иностранцев, но это было сопряжено с высокой платой. Дима не решился обратиться ко мне, а открыл свое желание Марии Дмитриевне. Она мне об этом и сказала. А так как она сама была из военной семьи и ее брат был военным в одиннадцатом поколении — окончил Киевский кадетский корпус, но в офицеры выйти не успел, затем служил в Добровольческой армии, — то она желанию Димы сочувствовала. И до такой степени сочувствовала, что готова была из нашего бюджета выделять суммы для оплаты обучения Димы в Сен-Сире. И я платил. В общем, за два года я, кажется, заплатил четыре тысячи франков.

Дима окончил Сен-Сир.

* * *

Сен-Сир был известным училищем. Но традиции у него были и почтенные, и глупые. В частности, у них практиковался так называемый цуг. Это явление практиковалось и в России, в том числе в «славном» южном кавалерийском училище в Елизаветграде. Оно заключалось в следующем. Курс обучения был двухлетний, и юнкера старшего курса всячески измывались над юнкерами младшего курса, которых называли «зверями». И юнкера младшего курса этому покорялись. Но какой-то смысл, оказывается, в этом явлении все же был. Его мне объяснил бывший мой подчиненный по «Азбуке» кавалерийский полковник Чихачёв:

— Молодой офицер кончает школу и попадает в полк. В нем у него будут начальники, а начальники бывают разные, в том числе и несносные. А дисциплина есть дисциплина. Но дисциплина не означает унижения одних другими. Надо подчиняться несносному начальнику и давать ему сдачу, не нарушая дисциплины. Этому учит «цуг». Вот старшие юнкера именно изображают будущих несносных начальников и учат младших, как в будущем выходить с достоинством из несносного положения.

В славном Елизаветградском кавалерийском училище «цуг» был обязателен, но в Сен-Сирском по желанию. Диму и двух других русских, поступивших вместе с ним, спросили, желают ли они подчиняться «цугу». Их, между прочим, французы называли les haricots (ле арикó, то есть фасоль). Дело в том, что русские неправильно выговаривали это слово, произнося его как «лезарико», что вызывало добродушные насмешки французов, и последние так русских и звали: «лезарико».

Итак, они дали согласие на «цуг», и «цуг» производился по отношению к ним. Например, делали им ночью немедленную побудку, предварительно спутав и перемешав им все их обмундирование. Атак как оно состояло в том числе из различных деталей, таких как обмотки и так далее, то быстро одеться по полной форме было очень трудно.

Затем, при переходе на второй курс происходила следующая церемония. Младший курс выстраивался и юнкер старшего курса приказывал ему встать на колени. Потом он обращался к коленопреклоненным с повторявшейся из года в год речью на одну и ту же тему примерно такого содержания:

— С тех пор, как существует Сен-Сир, таких совершенных идиотов, как вы, не бывало…

Дальше державший речь курсант в зависимости от своего таланта развивал и углублял эту тему, обосновывая их идиотизм. Заканчивалась она примерно так:

— Но, несмотря на все это, вас по ошибке перевели на второй курс. Господа офицеры, встаньте!

Они вовсе не были офицерами, они только перешли на старший курс, но так полагалось заканчивать эту речь по традиции училища.

* * *

Дима кончил это училище не в первых, но и не в последних рядах. Его балл был средним, но совершенно достаточным для поступления в так называемый Иностранный легион.

Дело в том, что лица, не имевшие французского гражданства, принимались в Сен-Сир à titre d’étranger[64] и могли после окончания училища выйти только в Иностранный легион.

Но прошло два года учебы, за это время появилось много офицеров-французов, которые тоже желали поступить в Иностранный легион, и им, естественно, отдавалось предпочтение. Офицерской вакансии не оказалось, и ему предложили поступить в легион унтер-офицером с предоставлением впоследствии первой освободившейся офицерской должности.

Дима обиделся и отказался. Служить в Иностранном легионе было, с одной стороны, удобно. От легионеров не требовалось французского патриотизма, и их боевым кличем был: «Vive la Légion!»[65].

Но с другой стороны, служба в легионе была очень опасной. Он находился в постоянных боях с африканскими племенами, которые пленных не брали и всех убивали зверски. Быть может, лучше было, что Дима туда не попал.

* * *

Вместо Легиона он поступил на инженерный факультет Люблянского университета. Ему пришлось в спешном порядке выучить словенский язык, который отличался от других языков юго-славянской группы тем, что в нем все время звучит «бим-бом». Словенцы народ в бытовом отношении культурный, но с удивительно узким кругозором и маленьким, я бы сказал, провинциальным шовинистическим патриотизмом. Правда, благодаря этому на небольшом клочке земли у них был университет и опера.

В этом университете, после переезда в Югославию, преподавал политическую экономию и профессор Билимович. У него были удивительные способности к славянским языкам. Он говорил хорошо по-польски, сербски и хорватски. Попав в Любляну, Александр Дмитриевич так овладел словенским языком, что сами словенцы говорили: «Если вы хотите услышать чистый литературный словенский язык, слушайте Билимовича».

Но филологическая одаренность Билимовича была ограничена славянскими языками. Ни французского, ни немецкого, а тем более английского языка он не одолел.

А его жена, моя сестра, Алла Витальевна, наоборот, хорошо говорила по-французски и немецки, а по-словенски и сербски — плохо.

Потом Дима перешел в Белградский университет. И тут, в Белграде, он повенчался с Таней Билимович и вскоре опять перевелся в Люблянский университет.