Сказания Меекханского пограничья. Север – Юг - Роберт М. Вегнер

Политика, интриги, торговля, войны – все это гигантское игрище, поглощающее большую часть мыслей правителей цивилизованного мира, шло без перерыва вот уже сотни лет и будет продолжаться и после его смерти. У него было достаточно здравого рассудка, чтобы понимать: в любой миг его могут заменить – или им пожертвовать – ради того, чтобы снять с доски вражескую фигуру. Такова судьба Крыс. Но он умел делать выводы из своих странствий и из дел, которые решал. Империя, а в особенности Внутренняя Разведка, кое-кого искала. Или кое-что. И делала это слишком нервно. Он знал о перемещении отрядов, о вооруженных до зубов дружинах магов, переданных в распоряжение Крысиной Норы, о странных заменах в штабе, об активации давным-давно замороженных агентов. И все это крутилось вокруг происшествия в Глеввен-Он и этой башни.

Оставался лишь один вопрос. Отчего внезапно, без предупреждения, Гентрелл решил посвятить одного из своих гонцов в секрет, который Второй Гончей пришлось выдирать едва ли не силой, выдав взамен своего агента? Станет ли он с этого мгновения чуть более важной пешкой – или всего лишь приманкой на крючке?

Двери были обиты железом и запирались на четыре железных засова, каждый – шириной в мужскую ладонь. Маленькое окошко посредине было оснащено толстенным стеклом. Вельгерис взглянул на эти приспособления, высоко подняв брови. Гентрелл пожал плечами:

– Некогда один из стражников едва не потерял глаз, заглянув внутрь.

– То есть он не мог поступить так, как обычно делают стражники в тюрьмах? Прийти с коллегами и сломать шутнику мослы?

– Покажи ему, Ав.

Солдат без слова подал арбалет командиру, после чего принялся крутить рукоять, размещенную подле двери. По мере того как он это делал, стекло медленно становилось прозрачным.

– С десяток футов веревки и масляная лампада, опускаемая сквозь дыру в потолке. Нам необходимо иметь возможность наблюдать за нашими подопечными днем и ночью.

Гончая без приглашения подошел к окошку и заглянул. Даже при довольно слабом освещении было заметно, как по лицу его скользит разочарование. Как видно, он надеялся на что-то другое.

– Ребенок, – шепнул он. – Обычный мальчишка, десять-одиннадцать лет… может, двенадцать, если это сын крестьянина, их дети частенько задерживаются в росте. Спит обнаженным, раскрывшись, на спине несколько шрамов, на левой лодыжке – след от укуса. Не хватает двух пальцев на правой ноге, правая рука выглядит словно ее сломали в двух местах и она плохо срослась, левой я не вижу…

Какую бы технику запоминания ни применял Вельгерис, та, похоже, предполагала такое бормотание себе под нос. Во время допросов это, несомненно, крайне раздражало.

– И всего-то? – Гончая повернулся к ним, едва только закончил запоминать вид парня, его нар, столика, небольшого табурета и размеры камеры вместе с цветом стен. – Все эти предосторожности из-за ребенка?

– Этот ребенок сражался с чудовищами, словно одержимый божеством. Едва только получил меч в руки – размером чуть ли не с себя самого, – принялся рубить тварей на куски. А парню было в ту пору лет семь. Никто из стражников не войдет туда, чтобы его проучить, пусть даже сопровождают его десяток товарищей в полном вооружении. Мальчик этот не говорит, не кричит, не издает никаких звуков, зато хватит и мгновения невнимательности, чтобы он попытался вырвать у кого-нибудь сердце. Настолько уж он изменен. Он словно животное, выдрессированное для боя. Тот стражник, которого он едва не ослепил, был просто неосторожен. Но здесь служат люди, которые пережили резню лишь потому, что ребенок сражался на нужной стороне. Никому и в голову не придет обидеть его, разве что при некоем стечении обстоятельств он окажется снаружи.

В то время как Гентрелл говорил, молодой стражник снова поднял лампу, взял арбалет и вернулся на свой пост.

– Я покажу тебе остальных. – Старая Крыса указал рукою на коридор.

У следующих дверей повторилась процедура передачи оружия в руки Гентрелла и верчения рукояти. Тот факт, что стражник ни на минуту не хотел разрядить арбалет, был более чем тревожным. Стилет в сапоге Эккенхарда снова дал о себе знать.

* * *

Они стояли перед стеной уже с четверть часа. Вокруг успела воцариться ночь. Девушка приказала ему углубить раскоп еще на полфута и утоптать дно, прежде чем соизволила сойти и встать перед ровно уложенными камнями. Легонько прикоснулась к ним, ведя пальцами по шершавому шву.

– Она стара, – сказала девушка. – Мужчина строил эту стену, чтобы дать своей семье тень в солнечный день и уберечь сад любимой жены от горячих ветров, что веяли летом с востока. Работал он дни напролет, а она приносила ему охлажденное вино, смешанное с соком лимона и водой. Шла осторожно, в одной руке удерживала кувшин, второй поглаживала растущий живот. Они полюбили друг друга против желания близких и все же имели кусок собственной земли, свободный доступ к реке и надежду на счастливое будущее. Через двадцать лет они задохнулись в подвале того же дома, залитого волной грязи. Убили их последние конвульсии умирающей реки, большая часть вод которой уже потекла на запад от возникших гор.

– Зачем ты сейчас говоришь мне об этом?

Она пожала плечами.

– Ты должен помнить, что боги не заботятся о смертных. Ваши желания, надежды, мечты не имеют для них никакого значения. Паника Лааль убила здесь десятки тысяч людей напрямую, а сотни тысяч – опосредованно, поскольку голод, который наступил после исчезновения плодородного региона, кормящего пятую часть народов континента, забил путь к Дому Сна на сто лет вперед. Ей не было нужды это делать… но она боялась за свое существование, открыв после смерти Дресв’лов, что и боги могут повстречаться с ничто. Не Дом Сна, стражники которого принимают души смертных, но абсолютное и бесповоротное небытие. – Она улыбнулась. – Цена за достижения божественности – балансирование на краю бездны.

– Нам нет дела до богов.

– «Нам» – это кому? – приподняла она красиво изогнутые брови.

Он видел, что из глаз ее исчезла пугающая чуждость, снова глядела на него обычная, стройная, злоречивая и циничная девушка. Ему не нравилось то чужое, что появлялось в самые неожиданные моменты. Но не это было главным. Он присягнул на год. Теперь уже – не целый.

– Ну? Не ответишь? Ты все еще больше иссарам, чем изгнанник. Все еще думаешь и глядишь на мир с точки зрения того пойманного пустыней племени. Поверь мне: ваша судьба в те времена не была чем-то необычным. Тебе кажется, что ты знаешь все ответы, все загадки, что если вы – потомки уцелевших, то и ваша история представляет собой нечто ценное и необычное. У меня для тебя неожиданность, мой маленький скорпион: все люди в мире – потомки тех, кто выжил. Ваша необычность сводится лишь к тому, что вам дозволено существовать после двух предательств, хотя уже после первого должны были вас вырезать до последнего младенца. Потому как вы, показав, что смертные могут сражаться с богами, что могут убивать авендери… Оставлять вас живыми было либо глупостью, либо гениальным планом, стратегией, превосходящей воображение и уходящей на тысячу ходов вперед…