Столыпин - Аркадий Савеличев

Когда в дверях, пропустивших молодого человека, мелькнула фигура полковника Кулябко, Столыпин уже не сомневался: все это наверняка с санкции генерала Спиридовича, начальника царской охраны; он недавно, еще полковником, был на месте Кулябко. Странно, высший полицейский, то бишь он сам, Столыпин, не мог сейчас никому ничего воспретить. Его разбирал внутренний смех. Вот дела! Вот дожили! Кто же управляет Россией?..

Сопровождавший его губернатор Гирс был наблюдательным человеком. Он догадывался о мыслях, которые сейчас мучили Столыпина. И перевел разговор в иную сторону:

– Петр Аркадьевич, не хмурьтесь. Вам зачтется, что так удачно прошло земское совещание. Ведь это ваш главный конек?

– Да, Алексей Федорович… Только конь-то не подкован!

– Или раскован!..

– Не надо. Здесь много лишних ушей…

– И белых кителей?

В театре поразительно собралось высокородных военных. Все в парадных белых кителях, с дамами, которые тоже, как на подбор, были в белых платьях.

Белым-бело!

Сверкавшая белизна прямо била по глазам. Столыпин не так давно посещал военный госпиталь, и почему-то это сейчас вспомнилось. Но он был благодарен Гирсу, который с уважением отнесся к земским делам – к делам истинно народным.

– Думаю, еще будет время поговорить с нашими земцами. Деньги, деньги нужны! Вон наш главный финансист, – указал он глазами в сторону Коковцева, проходившего в первый ряд. – Извините, Алексей Федорович, пойду с ним потолкую.

Гирс с уважением склонил голову.

Столыпин отошел и сел рядом со своим главным финансистом. Тот и в театр зашел только для того, чтоб проститься. Коковцев ехал на вокзал, чтобы в своем петербургском кабинете сделать роспись финансов на будущий год.

– Как я вам завидую! Тоже хочу в Петербург. Возьмете?

– Да ради бога, Петр Аркадьевич. Меня лошадка у подъезда ожидает. Но что с вами?

– Тяжело на душе. Ведь никому нет дела до наших министерских дел. Здесь каждый форсит или своим белым кителем, или…

– Белым платьем, купленным за счет этого кителя?

Они посмеялись и еще посидели вместе, прежде чем Коковцев ушел.

Столыпин немного рассеялся от хороших оперных голосов и уже начал забывать о своей какой-то непонятной тревоге.

Так прошли два акта лукавого «Сказания». В очередном антракте публика повалила к туалетным комнатам и буфетам. Столыпин подошел к парапету оркестровой ямы, чтобы поговорить с министром двора бароном Фредериксом, который почему-то не смог предоставить ему место в царской ложе.

– А вы все с портфелем, Петр Аркадьевич?

– Да ведь дела, барон. Не таскать же мне бумаги по карманам, – смутился Столыпин, оставляя заветную папку в кресле.

Но они не успели и двумя словами перекинуться. Когда проход опустел, из восемнадцатого ряда встал черноволосый молодой человек и направился к первому ряду. Фрак на нем сидел отлично, но правый карман брюк почему-то оттопыривался. Франт прикрывал карман театральной афишей.

«Сейчас он начнет стрелять», – уже с уверенностью подумал Столыпин и тут вспомнил, где он еще раньше встречал этого человека. Сомнения быть не могло: на петербургской водопроводной станции. Там на нем не было фрака. Но лицо очень характерное: самоуверенное и что-то высматривающее. Столыпин невольно сделал шаг к своему креслу, чтобы взять оставленную там папку.

Барон Фредерикс посмеялся:

– Да бросьте вы ваши бумаги! Поговорим уж лучше о женщинах?

Но о женщинах поговорить не успели.

Молодой человек, дойдя до второго ряда, остановился в двух шагах. Лицо его исказила гримаса страха, жалости и какой-то внутренней боли. Он отбросил уже ненужную афишку и потащил из кармана браунинг.

Столыпин снова сделал шаг к своему креслу, понимая, что не успеет дотянуться до заветной папки. Его мощная фигура загораживала взгляд барона Фредерикса; тот из-за спины не видел, что делается в проходе, и повторил:

– Так поговорим о женщинах?

«Поздно, барон!» – подумал Столыпин, выпрямляясь в полный рост и глядя в черный зрак браунинга. Тот дважды выстрелил прямо в упор. Вскинутая рука оказалась последней защитой.

Глаза еще видели, как стрелявший стремительно убегает по проходу к дверям.

Глаза же подсказали: «Гляди, что с тобой сделали!» Одна из пуль пробила Владимирский крест, другая задела кисть так и не защитившей руки.

Кровь расползалась по белому кителю.

Чей-то громкий крик:

– Господа, государь жив!

Новые крики.

Женские вопли.

Матерная брань…

Кричи не кричи, а черное дело уже превратилось в дело красное. Следовало достойно его завершить. Вот так: положить фуражку и перчатки на барьер, самому расстегнуть китель, снимал его уже кто-то другой.

Еще необходимый жест давно простреленной, а сейчас добитой правой руки: перекрестить царскую ложу, вход в которую ему сегодня закрыли. Но все равно: «Прости их, Господи!»

Убийцу уже хватали офицерские руки, и запоздало взметнулась чья-то обнаженная сабля… Под бодренький очередной крик:

– Гимн! Гимн!

«Боже, царя храни!..»

Столыпин был в сознании, когда его перевязывали под молитву:

– Господи, спаси люди твоя!

Сознание не оставляло его и в карете «скорой помощи», и в клинике Маковского, на Малой Владимирской улице. Кажется, он даже вслух шептал:

– Оленька, милая, прости меня… детки, простите отца!..

Петр Аркадьевич Столыпин умер 5 сентября 1911 года, как и положено при закате жизни – вечером…

Он знал, что будет непременно убит. Когда вскрыли завещание, его рукой было написано: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».

Поэтому и похоронили его в Киево-Печерской лавре, рядом с могилами Искры и Кочубея – двух великих страдальцев Петровской эпохи.

Императора Николая II на похоронах не было. Праздничные мероприятия продолжались как ни в чем не бывало. Власть предержащим и в головы не пришло их отменить или хотя бы подкорректировать из уважения к величайшей трагедии. Государь на эти дни уехал в Чернигов. Правда, некоторые царедворцы говорили, что он хотел было возглавить похороны своего великого реформатора, да жена Столыпина его не пустила…

Это царя-то?!

Николай II вскоре отбывал на отдых в Ливадию. Какие похороны, какие слезы?!

Через некоторое время после похорон Коковцев, назначенный председателем Совета Министров, в беседе с императрицей с сожалением упомянул о своем предшественнике. Александра Федоровна бесцеремонно оборвала:

– Верьте мне, не надо жалеть о том, кого не стало. Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение. Если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был уйти, так как ему нечего больше исполнять.