Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

Эти изображения были созданы сердцем, Перо был в этом уверен: созданы умением, мастерством, верой, и любовью, рождены желанием создать нечто хорошее в глазах бога и человечества в этом величавом здании. Такие вещи могут быть утеряны, и это случалось так часто.

Его отец и мать лежали на кладбище в Серессе под одним резным надгробьем, откуда открывался вид на далекую лагуну. «Я очень далеко», — подумал он.

Он посмотрел вверх, на высокую кривую огромного купола, тоже очень далекого, уходящего во тьму над ним, вспомнил о своем уничтоженном портрете Мары Читрани и подумал: «Я нахожусь среди тех, кто был более велик, чем я, и в искусстве, и в утрате».

Осознание этого принесло ему утешение, как ни странно.

Он прошел под висящими, раскачивающимися звездами, думая о мозаиках и о своем отце. Через некоторое время он сказал своему спутнику, который шагал рядом с ним и учтиво молчал.

— Спасибо, что предупредили меня.

— Это вам помогло? — спросил Марин Дживо.

Перо пожал плечами. Он не знал ответа. Однако он что-то вспомнил, одну просьбу, и стоя там, он молча помолился за императрицу Евдоксию и за души ее мужа и сына, как обещал сделать, если попадет сюда.

Они вышли из святилища. Дживо повел его наискосок через огромную площадь посмотреть на разрушенные и разграбленные остатки древнего Ипподрома, где в давние времена пятьдесят тысяч мужчин и женщин собирались посмотреть на гонки колесниц в присутствии императоров Сарантия.

Воистину в давние времена. И здесь также века по-своему обошлись с трудами людей. Приходилось осторожно проходить под осыпающимися арками, по разбитым камням мостовых, через темное, крытое пространство, которое вело от искореженных металлических ворот к открытому лугу, заросшему нескошенными полевыми цветами и сорной травой.

Здесь ашариты не разбили сад. Казалось, что османы оставили эти развалины нарочно, возможно, в память о завоевании, о том, что они смогли сделать.

«Что смогло сделать время», — подумал Перо.

Трибуны вокруг арены — крошащийся камень по всему периметру, цвета светлого янтаря — казались ему прекрасными даже в разрушенном виде. Интересно, сумеет ли он передать этот цвет, такой, как в тех местах, куда падает солнечный свет.

В вытянутом внутреннем овале, вокруг которого должны были мчаться колесницы, лежали поваленные статуи. Он попытался представить себе день гонок, шумную, возбужденную толпу, императора и его придворных наверху, в ложе — Дживо сейчас показывал на нее рукой, — которые смотрят, как стремительно несутся колесницы и мчатся кони, с громоподобным грохотом, под бурю приветственных криков. И не смог. Не смог себе этого представить. Ему не на что было опереться. Он смотрел на теплые лучи солнца, падающие на камень почти золотого цвета.

Они шагали утром, в конце весны, и были здесь почти одни, что поразило Перо. На дальней стороне он увидел, как одетая в легкую одежду женщина увлекла за руку мужчину с этого открытого пространства в крытую аркаду и скрылась из виду. Сейчас будет совершена сделка, понял Перо. Вероятно, одна из тех, что совершались здесь с тех пор, как прекратились гонки и смолкли приветственные крики. Здесь также случались мятежи, время от времени, он знал об этом.

Пенье птиц, хлопанье крыльев, жужжание пчел среди цветов, шум города в отдалении. Перо в одном месте остановился и попытался прочитать слова на монументе, на внутреннем поле. Монумент упал и разбился, а оставшиеся кое-где тракезийские буквы почти стерлись. Некто по имени Тарал… или Тарас… выиграл сколько-то (прочесть невозможно) гонок и его… наградили?.. Потом слово, похожее на… «прославили»… навечно…

«Навечно».

На другом упавшем камне виднелся высеченный барельеф. Перо долго смотрел на него, его неожиданно чем-то привлекло это изображение. Мужской профиль, длинный, прямой нос, кудрявые короткие волосы, бороды нет. Возничий, несомненно. Красивый портрет, тонкие детали, работа мастера, художника, и он лежит здесь, разбитый, загубленный. Он не видел имени этого человека. Возможно, оно есть на другом фрагменте, где-то рядом. Художник не стал его искать. Он смотрел на высеченное лицо.

Он еще какое-то время не знал об этом, но его жизнь изменилась за те минуты, пока он смотрел. Это тоже может случиться со всеми.

Они вышли тем же путем, каким вошли. Выпили вдвоем, по-дружески, по бокалу вина неподалеку, съели ягненка, зажаренного на вертеле над открытым огнем. Потом Дживо вернулся ждать, когда таможенники оценят его товары, и он сможет отвезти их на базар, продать, совершить нужные покупки, а потом двинуться домой. А Перо вернулся в дворцовый комплекс, где его обыскали и снова впустили внутрь.

Там его ждал человек, который сообщил, что ему предстоит явиться на прием к калифу для официального обряда коленопреклонения и на следующий день начать работу.

Калиф выделит ему время ранним утром каждого дня, и каждый день будет прекращать позировать, когда ему будет угодно в тот день, и эти сеансы закончатся тогда, когда он пожелает. Как долго они будут продолжаться? Джадиту не положено задавать вопросы.

Перо должен понять, что если он произнесет хоть одно слово вслух в присутствии Гурчу Разрушителя во Дворце Безмолвия, ему вырвут язык, а потом убьют.

Калиф очень ценит молчание. Это все знают.

Он привез ультрамариновую синюю краску (полученную из лазурита), она была самой драгоценной. У него также имелся азурит, менее дорогостоящая, менее яркая краска, синяя с серо-зеленым оттенком, для тех деталей картины, которые нужно сделать более приглушенными. Он открыл эффект (и был доволен своим достижением), который появлялся, если нанести нижний слой азуритом, а поверх него наложить ультрамарин. Дорого, да, но очень красиво.

Перо любил синий цвет, это была его слабость. Самым доступным по цене оттенком нижнего слоя был темно-синий, его художник тоже взял с собой.

Основной красной краской у него был кармин, который художники Серессы называли «красным озером», его делали из кермесов, — конечно, его привозили отсюда, с востока, но он не был уверен, что ему приготовили этот цвет, поэтому привез свой. И еще гематит, который растирали и превращали в порфир, красно-лиловый цвет, когда-то его носили только императоры.

У него была ярь-медянка, которая, при осторожном обращении, давала темный, густой зеленый цвет.

Он не взял с собой желтой краски, которая бы его полностью удовлетворяла, в надежде найти здесь хорошую желтую краску, потому что для приготовления аурипигмента, который он предпочитал, требовалось добавить в него мышьяк, а он не посмел пронести яд во дворцы калифа.

Ну, по правде говоря, он собирался на это решиться, пронести его в другой, надежно спрятанной бутылочке, но потом Марин Дживо сказал, что это наверняка его погубит, так как ее непременно найдут. Он помнил, как стоял у речки к западу отсюда и выливал краску в быструю воду.

У него имелось сусальное золото, самый дорогой из материалов, и он полагал, что сможет получить больше, если понадобится — это же Ашариас и портрет калифа, в конце концов.