Хюррем, наложница из Московии - Демет Алтынйелеклиоглу

За ночь до отъезда Сулейман внезапно тихо спросил Хюррем: «Если бы ты была на моем месте, что бы ты делала?»

Она видела, что муж за это время постарел на тысячу лет. Она подозревала, какие бури бушуют в душе падишаха. Но она все никак не могла понять, что же его так терзает. То, что государство в опасности? Или раны, которые он нанес своей совести из-за наказания, которое нужно было назначить? Или то, что собственный сын его предал? Первые две причины были достаточно просты для решения. Но как быть с жизнью собственного сына? Вот это причиняло Сулейману невыносимую боль. Она понимала, о чем спрашивает падишах, но предпочла сделать вид, что ни о чем не догадывается.

– Простите, повелитель. Кем могла бы стать ваша покорная раба?

– Я хочу спросить, что бы ты делала на моем месте.

– Но, повелитель, разве может быть какой-то другой Сулейман, кроме вас?

Хюррем надеялась перевести вопрос в шутку и повеселить падишаха, но ей не удалось. Она не была уверена даже, что он ее слышал.

– Что бы ты делала, если бы Мустафа Хан был твоим сыном?

– Но разве шехзаде не наш общий сын, что вы так о нем говорите? – в ее голосе нельзя было не услышать обиды. – Хоть мы и не вынашивали Мустафу Хана, но считаем его нашим собственным сыном. Он ничем не отличается от рожденных нами детей.

Падишах помнил, как Хюррем протянула ему кинжал и предложила убить себя. И теперь он слышал глубокое разочарование в ее голосе. Нет, она не врала. Мустафа был для Хюррем, как ее родной сын, несмотря на все то, что ей сделала Гюльбахар. А ведь Хюррем ни разу не повела себя с ней грубо. Не уронила перед ней достоинства. Для своих шехзаде она ничего не просила. Не просила она ничего и для себя.

Падишах покачал головой. «Я знаю, моя красавица, – сказал он. – Решение, которое мы примем, очень трудное. Нам нужно надежное плечо, нужна совесть надежного человека, который разделит с нами эту ношу».

Хюррем втайне обрадовалась.

– Что за решение, повелитель? Какое решение? – тихо спросила она.

– Решение о наказании, Хюррем. Наказании за предательство. Если бы ты была Сулейманом, что бы ты тогда решила? Какое наказание присудила бы сыну-изменнику?

Сулейман с трудом, отрывисто, произносил слова. Было видно, какую боль он испытывает.

Хюррем сделала вид, что она ничего не замечает, и спросила: «Как можно, говоря о сыне, говорить о наказании? Эти слова очень плохо сочетаются, повелитель. Одновременно говорить и о сыне, и о наказании невозможно». Хюррем никогда еще не говорила так искренне: «Неужели… вы хотите казнить Мустафу Хана?»

– Если бы ты была Сулейманом, неужели ты оставила бы измену безнаказанной?

– Я бы не поверила в измену.

– Мы тоже не поверили. Мы твердили «нет» в ответ на все сплетни, которые нам нашептывали многие месяцы. Мы не допускали, чтобы хотя бы тень сомнения упала на Мустафу Хана. Ты ведь все знаешь. Мы обещали вырвать языки всем тем, кто говорит о нем такие слова. Мы обещали, но, Хюррем, смотри, что случилось.

– Повелитель, будь я на вашем месте, мы и этому бы не поверили.

Хюррем не верила собственным ушам. Она ли произносит эти слова? Разве не она сама задумала кровавую ловушку для шехзаде Мустафы, которая должна была привести его к палачу? А сейчас она пытается снять с шеи сына Гюльбахар шелковый шнурок. «Неужели я притворяюсь», – спросила она себя. Теперь она и сама не знала, где правда, а где – притворство. Казалось, сердце ее говорит одно, а губы – другое.

– Если бы наш сын сказал вам, что это клевета, что печать украли, то мы бы ему поверили. Мы бы собрали наших визирей и воинов и перед всеми поцеловали бы его в лоб.

– А что ты скажешь о письме шаха Тахмаспа? Это тоже ложь, навет, его тоже подбросили?

Хюррем ничего не ответила на этот вопрос. «Я очень этого не хотела, – сказала она про себя. – Когда появилось письмо, тебе следовало там же остановиться. Тебе следовало отобрать право наследования престола у Мустафы и передать Баязиду, и все бы на этом закончилось. Но ты не остановился. Ты отправил это письмо шаху Тахмаспу, чтобы получить доказательства измены. А что бы ты ответил, если бы получил такое письмо? Вот то же самое ответил и Тахмасп».

– Ты все еще молчишь, Хюррем. Так что бы ты решила?

Голос мужа отвлек Хюррем от грустных мыслей. «Я бы его простила, – сказала она, а затем твердым, ясным, четким голосом добавила: – Государство мое, трон мой, сын тоже мой, кому какое дело. Я бы простила моего шехзаде, повелитель».

Они внимательно посмотрели друг на друга.

Сулейман медленно поднялся. На его лице вместе с печалью отразилась та самая боль, от которой лекари уже долгие месяцы не могли найти средства.

– Вот поэтому Сулейманом быть очень сложно, – тихо сказал он. – Если бы ты была Сулейманом, если бы государство, трон и сын были твоими, то ты бы не смогла оставить измену безнаказанной. Когда палач замахивается над шеей предателя, ты не можешь простить его только потому, что он твой сын.

Хюррем смотрела, как падишах, ссутулившись, медленно шагает прочь, и поняла, что решение он уже принял. Но почему-то от этого ей на сердце не было радостно. Если бы ей кто-то сказал, что она совершенно не будет радоваться, когда победа так близка, она бы не поверила.

Стоил ли трон столько боли, столько лжи и столько крови, Хюррем?

Хюррем вздрогнула.

Это был голос сердца, который она уже давно заставила замолчать. Она услышала его впервые за много лет. «Перестань, – ответила она, – конечно, стоило».

Но теперь она не была в этом так уверена.

«Прости меня, Аллах, – взмолилась она, – прости меня».

Осень готовилась превратиться в зиму, но ноябрьское солнце все еще грело сухие земли Конийской равнины.

Шехзаде Мустафа восседал на коне, как изваяние, и с гордостью наблюдал за войском падишаха, вставшим лагерем у подножия Ак-Тепе.

После того как они встретились с отцом в Стамбуле, все постепенно успокоилось. Судя по тому, что султан прислал ему известие: «Я отправляюсь в поход на Иран и хочу сына видеть рядом с нами», – султан, должно быть, поверил в то, что его сына оклеветали.

Кто устроил ему эту ловушку? Его мать считала, что ее устроила московитская жена его отца. Но он никак не мог в это поверить. Он знал, что его мать ненавидит Хюррем. У него тоже были причины сердиться на Хюррем, но он знал, что московитка его бесстрашно защищала. Кара Ахмет-паша рассказал, как Хюррем однажды кричала на придворных: «Разве вы не покорные рабы нашего падишаха? Вместо того чтобы искать тех, кто оклеветал нашего шехзаде, вы молча безропотно внимаете нашему повелителю». Случившийся при этом Аяз-паша тихо возразил: «Разве спорить с падишахом дело рабов?», на что Хюррем ответила: «Разве у рабов уста запечатаны страхом? А если шехзаде невиновен, разве так трудно его защитить?»