Песнь дружбы - Бернгард Келлерман

И на этом ты хочешь строить свои дела в этом мире? Да тебя будут раз за разом обдирать! Поверь мне, твоему старому дураку-отцу!

Бенно, несчастный Бенно, заметно худел от огорчения. С каждым днем он становился тоньше, словно проколотый резиновый баллон. У него ничего не осталось. О свадьбе с Вероникой не могло быть и речи, по крайней мере в ближайшее время. Он был в полном отчаянии.

— Так, значит, вот он благополучно и обанкротился, наш Бенно! — со смехом говорил Веронике старый Шпангенберг. Он внимательно, с похотливым блеском в маленьких глазках, рассматривал ее и кивал головой. — Очаровательна, очаровательна! — говорил он. Все здешние женщины никуда не годятся по сравнению с ней. И она действительно хочет выйти за Бенно? Даже теперь, когда он обанкротился?

— Но, дитя мое, вы с ума сошли! Что такое любовь? Это просто великая ложь. Люди твердят се изо дня в день. Вся беспомощность и отчаяние рода человеческого скрыты в этом слове. Любовь! Любовь! — Старый Шпангенберг покачивал головкой, сидящей на тонкой шее. Он долго молчал, осматривая Веронику с головы до ног. — Очаровательна! Очаровательна! — Однако, шутки в сторону, он хочет сделать ей совершенно иное предложение, разумное предложение. — Выходите за меня, Вероника! — сказал он и мгновенно покраснел как в лихорадке.

— Почему бы и нет? — продолжал он, и руки у него задрожали от волнения. — Если вы девушка благоразумная, вы обдумаете мое предложение, вместо того чтобы смеяться над ним. У вашего Бенно больше нет денег, а у меня их еще достаточно, хватит на двоих. Мы сможем путешествовать — стоит вам только пожелать. Что вам делать в этой дыре с вашими прелестными ножками? Я проживу еще лет десять, и тогда вы останетесь молодой независимой вдовой и сможете купить себе мужа, какой вам понравится. Ну? А может быть, я решился бы даже преподнести вам в день венчания, скажем, двадцать тысяч марок!

Вероника рассмеялась, но с отвращением попятилась.

Старый Шпангенберг поднялся и указал на свой грязный, покрытый пятнами сюртук и мешковатые брюки.

— Вас смущает мой вид, Вероника? О, это изменить легко! Все легко изменить, когда есть деньги. Вот только трудно приобрести деньги, когда их нет!

Вначале старый Шпангенберг, может быть, и шутил, но теперь эта дикая идея завладела им целиком. Он позвал портного и заказал себе два модных костюма светло-серого цвета.

— Я собираюсь жениться! — заявил он портному. — Почему бы и нет? — Потом он пригласил Нюслейна и заставил навести на себя красоту, насколько это было возможно. — Я собираюсь жениться, Нюслейн! — смеясь, заявил он. — И знаете на ком? На близкой приятельнице вашей дочери!

Он написал Веронике письмо, в котором обещал в день венчания уплатить ей двадцать тысяч.

— Что бы ты сказала, Долли, — задумчиво спросила однажды Вероника, — если бы я вышла замуж за старого Шпангенберга?

— Фу! — воскликнула Долли. Больше она ничего не сказала.

В городе начали сплетничать. Это ведь совершенно невероятно! А впрочем, на этом свете все возможно. За какого же Шпангенберга выйдет Вероника — за молодого или за старого? — спрашивали все.

Ни за того, ни за другого! В конце лета в город приехал некий доктор Винцер, химик из Бремена, человек представительный и, как видно, со средствами. У него был красивый белый автомобиль, и этот автомобиль каждый день останавливался перед салоном Вероники. Часто можно было видеть, как Вероника катается с доктором Винцером. А в один прекрасный день, проезжая через рыночную площадь, она весьма оживленно, подозрительно оживленно, помахала Бенно своим шарфом. С этой минуты, ее больше не видели в городе.

— Она вернется, Бенно, — говорил старый Шпангенберг. — Утешься, Бенно! Она ведь девушка умная!

Но когда прошло две недели, а Вероника все не возвращалась, он сказал, цинично улыбаясь:

— Я ошибся, Бенно, она так же глупа, как и все остальные!

20

Воздуха, света и солнца было много. В прохладные весенние дни Альвина топила печь, но когда бывало солнечно, Бабетта с самого утра приходила, чтобы убедиться, что все окна открыты. Она следила за тем, чтобы Христина ела вовремя, приносила вино, мед, шоколад и яблоки, — Герман даже начал сердиться.

— Ты, как видно, думаешь, что мы морим ее голодом, Бабетта!

— Я знаю, что делаю, Герман!

Бабетта была счастлива.

— Ты выглядишь уже гораздо лучше, девочка моя! — говорила она. — Ах, месяц тому назад я, право же, не поручилась бы за тебя!

Христина и сама вынуждена была признать, что кашель стал гораздо слабее. Но она все еще не спит по ночам!

— И это придет, поверь мне, это все от слабости— говорит врач.

Перед окном Христины начинали зеленеть старые каштаны, их почки блестели, словно смазанные медом. Большие капли росы падали с их ветвей, сверкая в лучах утреннего солнца, птицы щебетали на верхушках.

Днем она видела сквозь каштаны высоко раскинувшееся небо и светлые облака, несущиеся по бездонной синеве; по ночам сквозь верхушки деревьев светили звезды. Иногда показывалась искорка, словно сверкая в крошечном отверстии; иногда среди ветвей вспыхивало и тотчас же потухало светлое пламя. В одну теплую тихую ночь, когда воздух сквозь темную листву казался зеленым, она села в постели и увидела, что вся долина затоплена озером серебристого света: светила луна.

Рядом в кухне раздавалось глубокое дыхание спящих мужчин, утомленных работой. Порой они говорили во сне: у Германа вырывались вполголоса слова — казалось, он понукал лошадей; Антон ворчал и смеялся. Слыша его смех, Христина тоже смеялась. Так проходила ночь. Под утро она обычно ненадолго забывалась, потом раздавался стук лошадиных копыт, и она просыпалась; день начинался. Листва деревьев дрожала от дыхания утра.

Вначале они приглушали голоса, разговаривая или играя вечером в карты, но Христина попросила Германа не обращать на нее никакого внимания. Они не мешают ей, сказала она; наоборот, их разговор развлекает ее. С тех пор они говорили так, словно ее не было. Христина вдыхала через дверь запах их трубок и слышала глухие удары кулаков по столу, когда они клали карты. Иногда заглядывал по вечерам и Рыжий, и тогда игра становилась более оживленной. Они шумели, смеялись и подтрунивали над Рыжим и его Эльзхен.

— У тебя что, отпуск, толстяк? Сколько времени тебе разрешено оставаться у нас?

Герман бывал у Христины мало, ссылаясь на работу. Но каждое воскресенье после обеда, приведя себя в порядок, он стучался к ней и заходил поболтать.

— Как ты себя чувствуешь сегодня, Христина? — спрашивал он.

— Спасибо, Герман, мне опять лучше.

— Да, кажется щеки у тебя немного округлились. Не