Восстание вассала - Александр Смоленский

До поры до времени я держался. Но когда ты всем дал понять, что следующий ты! – тут я уже не мог оставаться созерцателем. Я никак не мог тебе позволить себя победить.

Понимаешь теперь? Потому и хочу достучаться до тебя. Ведь если говорить начистоту, если позволить себе заглянуть в ту бездну, которая называется душой, то окажется, что мы здесь и сейчас в принципе по одной и той же причине. Потому что оба стараемся вернуться на победный пьедестал, потому как оба чувствуем, что можем вернуться. Но, увы, вернется только один. Позволить это сделать тебе я никак не могу…

Или если смогу, так только вместе с тобой. Все разом встало бы на свои места. Все! Если бы не этот надвигающийся, как гроза, Европейский суд…

А если его опередить?»

Бессмертнов вернулся в свежей голубой рубашке, бодрый и подтянутый. Только белки глаз чуточку покраснели, словно подскочило давление.

– Извините. Заставил вас ждать.

– Пустяки. Всего-то пяток минут…

– … Так на чем мы остановились?

– Что я был не только знаменем всей деловой элиты, но еще чьим-то знаменем, – с видимой неохотой произнес Данист.

– Совершенно верно. Именно так. Понимаете, в какой-то момент соперничества со мной, – не дергайтесь, Денис Борисович. Да! Да! Соперничества! – вы на минуточку забыли, кто вы, а кто я. Нет, упаси боже, не по интеллекту, не по финансовому состоянию, не по уважению общества, а просто по статусу. Понимаете?

У вас там разборки с коллегами, друзьями, а у меня – Чечня! Вы жиреете, а страна катится по наклонной. Вам все равно. А мне больно. И вокруг ко всему враги, враги, враги…

Будто вы не слышали, что тогда, в преддверии президентских выборов, на Западе словно с цепи сорвались. Будто почувствовали реальную угрозу своему правлению миром. Только не смотрите на меня так скептически. Я этого не люблю. Будто не понимаете, о чем я.

Олигархическая верхушка западных держав во главе с США готовила в России государственный переворот, а вас – именно вас! – намеревались использовать в качестве нового марионеточного лидера страны. Были неопровержимые доказательства, добытые нашей резидентурой за рубежом…

А вы… вы… сознательно, добровольно согласились на эту роль.

«Что я несу?! Никто не поверит, и он – тем более», – будто колокол зазвонил в голове.

– Но в таком случае вы смело могли бы судить меня не за экономические преступления, а за антигосударственные деяния, – запальчиво произнес Данист. – Так хоть понятно было бы, за что страдать столько лет. Хотите скажу, почему вы не пошли по этому пути? Да потому, что вас и ваше окружение такое обвинение не устраивало. Вы просто не хотели собственными руками создать из меня образ узника совести! Все равно создали! Всему миру ясно, что меня на самом деле упекли за решетку по политическим мотивам. А мой бизнес? Это как кость, брошенная вашим служакам, да и моим сотоварищам. Вот так-то, Андрей Андреевич! Подумать только, я стал первым политзаключенным, лишенным прав, состояния, в обновленной, демократической России!

У Даниста кругом пошла голова. Тоже понесло?

Бессмертнов не мог не признать, что этот рано поседевший, издерганный невзгодами и испытаниями мужчина просто так не сдается ему на милость. Изворотлив как угорь. На все свой взгляд. И долго это будет продолжаться?!

Другой вопрос, надо ли, чтобы он сдался? Чтоб был припечатан к татами, раздавлен?

Андрей Андреевич уже было хотел пустить в ход «тяжелую артиллерию», заготовленную еще в Москве, когда мысленно, не раз и не два, «конструировал» их встречу. Нет, пусть выговорится до конца, облегчит душу. Хотя и так уже наговорил с три короба, что можно сразу закапывать. Хорошо, что сам сдержался. Не повторил вслух, что наговорил там, в спальне, четверть часа назад.

– …Господи! – донеслись до ушей Бессмертнова слова Даниста. – Кто для кого Господь?! Если бы вы знали, сколько раз там, в зоне, я мучительно грезил местью именно за тот так и несостоявшийся приговор, с которым вы только что любезно меня познакомили. Именно эта клокочущая несправедливость ко мне придавала силы выдержать весь этот сущий ад. Да, именно ад, а не чистилище, хотя власти цинично называет его исправительно-трудовым учреждением.

При этих словах Бессмертнова передернуло. Он ясно, до мельчайших деталей вновь вспомнил ночные кошмары, ту страшную «экскурсию» по кругам ада.

– Остановитесь! – Он предупреждающе поднял руку, а на губах появилась ироническая улыбка. – Вы и так уже много наговорили лишнего. Тем более будете сейчас смеяться. Мы ведь совсем недавно встречались с вами именно в аду.

– То есть?

– Строго говоря, ничего из ряда вон выходящего. После того, как вы начали, так сказать, активно мне мстить, я постоянно размышлял и размышлял. О вас. О себе. О стране. И однажды мне привиделся очень странный сон, в котором вы были одним из действующих лиц. Теперь я вижу, что тот сон оказался в руку. Позвольте, я перескажу его вам.

– Сделайте милость… – пожал плечами Данист. – В конце концов, я сам напросился на встречу и не хочу никакой недосказанности.

Бессмертнов устало приступил к изложению своего почти «хичкоковского» сериала. Как ни странно, память сохранила тот сон в мельчайших подробностях.

– Да-а-а! Бывают же совпадения! – выслушав рассказ, взволнованно воскликнул Денис. – Мистика какая-то! Мне ведь тоже недавно снилось нечто подобное с вашим участием! И именно после этих ночных глюков я твердо решил, что обязательно должен встретиться, объяснить все, что творится на душе…

– Вы достаточно все объяснили.

– Не все. Возможно, повторюсь, но должен сказать еще раз. Знаете, как стихи. Как требовала моя Лу-Гайде…

– Кто-кто? Знакомое имя.

– Это героиня моего личного романа. Почти как в «Графе Монте-Кристо».

– Простите, но это вообще какой-то детский сад. Данист – Дантесов. Лу-Гайде. Несерьезно все это.

– Пусть так. Несерьезно? Не важно. Знайте, Андрей Андреевич, я больше не желаю никому мстить! Я хочу быть по-настоящему свободным! А месть – это самая яркая форма несвободы. Месть бессмысленна по сути, даже если она и справедливая! Она не приносит никакого удовлетворения мстящему, она, словно кандалами, сковывает его душу, сознание, тело. С ней нельзя долго жить бок о бок. Я понял, что одержимый идеей возмездия человек абсолютно несчастен, ибо становится рабом мести, которая постепенно изъедает его изнутри, лишая разума и свободы… В конце концов, мужество не в том, чтобы отомстить за причиненное зло, а в том, чтобы простить! Недаром говорили в прошлом, что великодушие – это привилегия истинных королей!

Чтобы перевести дух, Данист подошел к высокому окну и выглянул на улицу. За окном снова крупными хлопьями кружил пушистый снег. Стилизованные под средневековую старину уличные фонари Вадуца загадочно мерцали сквозь сплошную белую пелену.

«Вот она, свобода, за окном. И я, словно легкая снежинка, подхваченная ветерком, кружусь в этой круговерти. Мне бы радоваться. А мне грустно. Скверно. Тоскливо. Этот человек все равно меня не понимает. Наверное, потому, что он сам сейчас, в этот момент, с фатальной неизбежностью предвидит свое будущее одиночество. Если уж мы с ним и вправду похожи…»