Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Мы уснули. Точнее, я задремала на подушках, а Цезарь провалился в целебный, восстанавливающий силы сон. Я проснулась раньше и подивилась тому, как крепко он спал. Световое пятно передвинулось, вытянулось и смягчилось. Должно быть, дело шло к вечеру.

Я закрыла глаза и стала размышлять. Мы так недолго пробыли вместе, а время убегало. Однако что я могла сделать? Мне оставалось одно — лежать неподвижно, положив голову ему на грудь, и прислушиваться к его дыханию.

Пятно света совсем расплылось, когда Цезарь наконец проснулся — мгновенно, без постепенного перехода от сна к бодрствованию. Повернул голову на подушке, взглянул на меня, словно на нечто неожиданное, и с удивлением сказал:

— Надо же, мы все еще здесь. А мне казалось, что это сон и я проснусь на своей походной койке.

— Нет, моя любовь, мы далеко от полевого лагеря.

— А жаль, — сказал он. — Мне кажется, там мы могли бы быть счастливы.

— На войне? — удивилась я. — И каждое утро просыпались бы с сознанием того, что прошедшая ночь, возможно, была нашей последней ночью?

— Это обостряет ощущения, — промолвил он и потянулся к своей тунике, которую надел одним быстрым движением. — Вот так одеваются в военных лагерях.

— Так быстро, что и глазом не уследишь.

Я не хотела, чтобы он уходил, но одновременно ожидала этого. У него было мало времени, и оставалось лишь радоваться, что ему, кажется, удалось отдохнуть. К сожалению, от меня тут мало что зависело.

Он сел, скрестив ноги, но сандалии надевать не спешил.

— То, что ты здесь, — настоящее счастье, — вырвалось у него.

— Но я должна вернуться в Египет, — сказала я.

Триумфы закончились, статус Египта как официального «союзника и друга римского народа» утвержден, Цезарион признан. У меня не было оснований задерживаться. Но все эти соображения я оставила при себе и ограничилась словами:

— Мое место там.

— Я знаю, — промолвил он. — Я знаю. И все же… было бы хорошо, если бы ты задержалась подольше.

Прежде чем я успела возразить, он возвысил голос и торопливо продолжил:

— Судоходный сезон почти закончился. Чтобы обеспечить безопасность плавания, тебе пришлось бы покинуть Рим завтра. К тому же мне самому придется оставить Рим и начать очередную военную кампанию.

Я не могла поверить этим словам.

— Что? Ты только что отпраздновал четыре триумфа!

— Как оказалось, преждевременно, — угрюмо промолвил Цезарь. — Некоторое время я гнал от себя понимание того, что очень скоро мне опять придется повести войска в бой. В Испанию, где я сражался всего четыре года назад. — Он покачал головой. — Складывается впечатление, что там открытая рана или язва, порождающая смуту внутри римского мира. Бунты, мятежные войска, восставшие города. Теперь еще и остатки сил Помпея: недобитые солдаты Сципиона, изменник Лабиен, бывший мой полководец, да двое Помпеевых сыновей. К великому моему невезению, они сумели бежать из Аттики и соединиться с войсками бунтовщиков.

— Но тебе не обязательно ехать самому, — сказала я. — Есть и другие военачальники.

— Я уже послал двоих, но им без меня не справиться. Силы слишком малы. Как только Гней Помпей высадился на побережье, под его знамена собрались все мятежники, и он набрал еще одиннадцать легионов. Моего наместника изгнали. Нет, Лабиена не одолеть никому, кроме меня. В конце концов, я учил его военному делу, и он был способным учеником.

— Но ты можешь лишиться всего, даже жизни. Нельзя оставлять твои римские планы незавершенными! Пошли кого-нибудь другого. Военачальников много, а Цезарь с его замыслом преобразования Рима один.

— Других я уже послал, но пришло время действовать самому.

Он немного помолчал и добавил:

— Пожалуйста, дождись меня здесь. Я вернусь быстро, как только смогу.

— А если не вернешься?

Эти слова были мне ненавистны, но я боялась за него. Фортуна не могла благоволить ему вечно.

— Я обязан ехать, — повторил Цезарь. — Ты останешься здесь до моего возвращения?

— Как долго? Я не могу оставаться на неопределенное время.

— Если я проведу зимнюю кампанию, то, думаю, к февралю она закончится.

— О, да ты уже все спланировал!

— Не я. Военная кампания сама диктует сроки и условия ее проведения. А теперь ответь мне.

— Я останусь, — пообещала я. — Пока весной не возобновится морская навигация. Но не позднее того.

Это обещание я дала с неохотой: жить в Риме без Цезаря мне совершенно не хотелось. Но как я могла ему отказать?

— Спасибо. — Он взял обе мои руки и поцеловал их. — Мне трудно просить тебя о чем-либо.

— Никогда не бойся просить меня о чем угодно.

— Я не говорил, что боюсь. Я сказал, мне трудно делать это. Трудно, потому что я люблю тебя и знаю: тебе очень не хочется мне отказывать, но ты должна учитывать не только мои желания, но и интересы своей страны. — Он улыбнулся. — Вот каково любить царицу. Однако не будь ты настоящей царицей, я не полюбил бы тебя.

За окном плыли розовые и пурпурные закатные облака. Римский закат — это настоящее цветное представление в небесах.

— Дни у вас тут совсем другие, — сказала я, указывая на облака. — У нас не бывает таких закатов.

— Мне стоило бы получше познакомить тебя с историей Рима, — сказал он. — У нас есть несколько священных предметов со времен основания города. Я мог бы показать их тебе, поскольку они хранятся в Регии. Может быть, тогда ты прониклась бы уважением к нашим древним обычаям!

Я рассмеялась.

— Древним обычаям!

— Не смейся, — сказал Цезарь. Я не могла определить, когда он серьезен, а когда нет. — Ты знаешь, Рим был основан моим предком Энеем после того, как тот бежал из горящей Трои. И он принес несколько вещей…

— Кто-нибудь должен описать это в стихах. Вам необходим свой римский Гомер, — заявила я. — Как ни странно, мы лишь тогда воспринимаем историю как реальность, когда она воплощается в камне монументов или в строках поэтов.

— Такова человеческая природа. Но если ты придешь завтра в Регию около девяти часов, я покажу тебе наши сокровища, благо в качестве великого понтифика являюсь их хранителем. Еще мне бы хотелось показать чертежи моего архитектора — планы библиотеки, театра и храма. Ты увидишь и начало Рима, и его будущее.

Его глаза засияли, и я снова почувствовала, сколь велика его любовь к родному городу.

— Конечно приду, — заверила я.

Он потянулся к своим сандалиям, когда в дверь просунулась взлохмаченная головка. Пухлые маленькие пальчики ухватились за косяк.

— Папа! — восторженно вскрикнул Цезарион и припустил вприпрыжку по коврам и подушкам.