Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

Политические последствия «противоестественного союза» с Англией еще более значительны: ослабление мирового консервативного начала; «в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая силою вещей перекинется и в страну победительницу».

«Английская ориентация нашей дипломатии по самому существу глубоко ошибочна, – заключает П. Н. Дурново. – С Англией нам не по пути, она должна быть предоставлена своей судьбе и ссориться из-за нее с Германией нам не приходится. Тройственное согласие – комбинация искусственная, не имеющая под собою почвы общих интересов, и будущее принадлежит не ей, а несравненно более жизненному, тесному сближению России, Германии, примиренной с последнею Франции и связанной с Россией строго оборонительным союзом Японии. Такая лишенная всякой агрессивности по отношению к другим государствам политическая комбинация на долгие годы обеспечит мирное сожительство культурных наций. В этом направлении, а не в бесплодных исканиях почвы для противоречащего по самому своему существу нашим государственным видам и целям соглашения с Англиею, и должны быть сосредоточены все усилия нашей дипломатии».

Читал ли записку Николай II? какова была его реакция? – мы не знаем; в литературе на этот счет – различные предположения.

Нам представляется, что Николай II читал: он отдавал себе отчет в значении и сложности внешнеполитических проблем и по личному опыту знал, что П. Н. Дурново глупостей не говорит. Хотя смелость сановника, надо полагать, ему было крайне неприятна.

Что касается реакции, то она вряд ли могла отличаться от реакции на попытки других обратить внимание монарха на пагубность английской ориентации. Об одной из них вспоминает М. А. Таубе[957].

С уходом с политической сцены В. Н. Коковцова, способного сдерживать воинственные страсти своих коллег по Совету министров, заметно возросла угроза внешнеполитических осложнений и даже войны. В этих условиях, по свидетельству М. А. Таубе, среди «лиц, близко стоявших к нашим государственным делам», возникла мысль заменить С. Д. Сазонова на посту министра иностранных дел П. С. Боткиным, «спокойным, уравновешенным человеком, известным Государю с очень положительной стороны», камергером, тогда представителем России в Марокко, с личным титулом посланника и полномочного министра.

«И вот, – продолжает М. А. Таубе, – в первые два месяца 1914 года в Петербурге составился настоящий заговор для приведения в исполнение этого плана. Надо было так или иначе обратить серьезное внимание императора Николая II на то, что безрассудное англофильство Сазонова может нас привести к конфликту с Германией, о чем в Лондоне давно уже только и мечтали». Роль «публичного обвинителя» неудачной политики Сазонова выпала М. А. Таубе: ему предстояло в середине марта читать доклад на годичном собрании Русского исторического общества об австро-русской политике времен Николая I; «заговорщики» сочли удобным закончить доклад «легким экскурсом» в область современной международной политики, чтобы «в деликатных, но достаточно прозрачных выражениях показать Государю, что, как упорное австрофильство графа Нессельроде заставило его проспать образование противорусской коалиции на Западе и привело к катастрофе Крымской войны из-за “восточного вопроса”, так и в наше время тот же “восточный вопрос” может привести нас к еще худшей катастрофе».

И вот что получилось: «Слушали меня с большим вниманием, и, в частности, государь не спускал глаз с докладчика, дошедшего, наконец, до критической части – послесловия – своего доклада. И тут сразу почувствовалось, что атмосфера моей аудитории изменилась. Прежде всего, бросилось в глаза – государь теперь все чаще наклонялся к лежавшему перед ним листу бумаги и стал тщательно выводить на нем какие-то арабески; сидевший от него справа, его личный друг, граф Сергей Дмитриевич Шереметев, поглядывал с видимым любопытством, но и с некоторым смущением; наконец наш фактический председатель Общества великий князь Николай Михайлович не скрывал своего неудовольствия, то метая на меня строгие взгляды, то пожимая плечами и беспрерывно “ерзая” на своем кресле слева от государя. Остальные присутствовавшие теперь уставились каждый в лежавший перед ним лист бумаги».

После доклада «никакого обмена мнений не случилось», Николай II стал прощаться, обходя членов собрания. Подавая руку докладчику, он «со своей обычной приветливостью громко сказал: “Благодарю Вас за Ваш чрезвычайно интересный и серьезный доклад”». Великий князь Николай Михайлович, уже по дороге в Петербург, выразил «неудовольствие: “Как это Вас дернуло превратить свой научный исторический доклад о Фикельмоне в политическую атаку против теперешней нашей внешней политики? Хорошо еще, что при этом не было Сазонова”».

На следующий день великий князь по телефону успокоил М. А. Таубе: «Его Величество остался чрезвычайно доволен всеми вчерашними докладами, в частности и Вашим. О нем мы говорили довольно много – и государь находит, что все это очень сложные и трудные вопросы, о которых нужно серьезно подумать». «Заговорщики» были обрадованы: появилась надежда на «какие-то реальные результаты, раз было признано необходимым “серьезно подумать”». Однако, с грустью констатировал М. А. Таубе, «реальные результаты стали проявляться лишь в форме городских слухов и сплетен: “Вы знаете, Сазонов вновь назначается куда-то за границу”».