Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

«Ты совершенно права, любить и быть любимой — это такое блаженство, какого нельзя себе и представить, не испытав его, — пишет она сестре, пытающейся вернуть ее на путь „высшего предназначения женщины“. — Как теперь мне, кажется, легко и хорошо жить! Чувствую какую-то силу, все кажется возможным, всякий труд нипочем, и не страшно за будущую деятельность, потому что знаешь, что не одинока, что возле тебя есть человек, который поможет, даст совет, которому твое счастье, стремления и потребности так же дороги, как и свои собственные… Мне так хочется теперь видеть тебя, обнять, рассказать все, что я чувствую, как я бесконечно счастлива. И нашей любви, нашему счастью не мешают ни родственники, ни пошлые условия, потому что мы прежде сумели сделаться независимыми и отыскать в самих себе опору».

После этого взгляды другой Авдотьи — Евдокии Аполлоновны Нагродской, урожденной Головачевой, дочери А. Я. Панаевой и ее второго мужа, публициста А. Ф. Головачева, секретаря редакции «Современника», не должны нас удивлять.

* * *

Рождение дочери для Панаевой было чудом. В 1866 году, когда девочка появилась на свет, ее матери было 46 лет и у нее уже было двое неудачных родов. В 10 лет девочка потеряла отца, в 27 лет — мать. О ее детстве лучше всего рассказывает полушутливое-полусерьезное стихотворение, которое послал Некрасову один из друзей Панаевой — П. М. Ковалевский, которого Некрасов в своей сатире назвал «экс-писатель бледнолицый».

Ей, в отличие от матери, не «посчастливилось» стать любовницей великого поэта, а потому ее жизнь, ее внешность, ее личность не подвергались скрупулезному анализу.

Известно, что она вышла замуж за профессора Института путей сообщения Владимира Адольфовича Нагродского, видного масона, и сама восприняла масонские идеи (особенно духовное совершенствование), которые отразились в ее литературном творчестве.

Известно, что первый же ее роман «Гнев Диониса» «сделал скандал» в обществе и до революции выдержал 10 переизданий.

Известно, что о ней упоминала в 1913 году Александра Коллонтай в своей статье «Новая женщина», в которой она пишет о том «…как трудно современной женщине сбрасывать с себя эту воспитанную веками, сотнями веков способность в женщине ассимилироваться с человеком, которого судьба выбрала ей во властелины, как трудно ей убедиться, что и для женщины грехом должно считаться отречение от самой себя, даже в угоду любимого, даже в силу любви…»

Известно, что после революции Евдокия вместе с мужем эмигрировала в Париж, где и скончалась в 1930 году. Ее роман «Гнев Диониса» переиздан в современной России и в настоящее время широко доступен.

* * *

Роман начинается как классическая любовная история. Молодая женщина Татьяна (Тата) едет на Кавказ знакомиться с семейством будущего мужа. Маленькая деталь — то, что будущий муж уже был гражданским мужем Татьяны в течение пяти лет до тех пор, пока не смог получить развод от первой законной жены, кажется просто пикантной приметой нового времени. В вагоне она встречает космополита Эдгара Старка — полуангличанина-полурусского, воспитывавшегося в Париже. Дорожное знакомство быстро перерастает в симпатию, симпатия — в страстную любовь. (Кстати, по дороге они проезжают ту самую станцию Бологое, где состоялось первое объяснение между Вронским и Анной Карениной.)

У Старка репутация циника, бездушного ловеласа, относящегося к женщинам как к вещам. Но Тате не так просто разбить сердце: она художница и влюблена в свои картины, в свою работу сильнее, чем в любого из мужчин. И Старк, чувствуя в Тате особую силу и самостоятельность, меняется на глазах, превращаясь в нежного и чуткого любовника, а немного погодя — в любящего и заботливого отца.

Однако оказывается, что Тата любила его, только пока видела в нем героя собственной картины — греческого бога Диониса. Но картина окончена, а с нею из сердца Таты уходит страсть. Однако Старк требует у нее «залог любви» — их ребенка. Четыре года Тата разрывается между мужем и сыном, живущим со Старком. И… с ужасом начинает замечать, что ее снова тянет к бывшему любовнику, который изводит ее сценами ревности и грозит разлучить с сыном. Она видит один выход — лгать обоим мужчинам и сохранять отношения с обоими. Но ложь глубоко противна ее правдивой натуре. «Я считаю, что жизнь моя кончена — я о себе больше не думаю. Я буду жить для ребенка и этих двух людей, которые меня любят — к несчастью. Я думаю, ни одна женщина не попадала в такое положения, как я, — думает она с горечью. — Я сама вижу, что моя жизнь сложилась так странно, так неестественно».

Тогда ее старый друг, к которому она обращается за советом, разъясняет ей получившуюся коллизию: «Татьяна Александровна, вы мужчина. Что же в том, что вы имеете тело женщины. Женщины, к тому же женственной, нежной и грациозной. Все же вы мужчина. Ваш характер кажется очень оригинальным и сложным, если смотреть на вас, как на женщину, а как мужчина вы просты и обыкновенны. Добрый малый, большой поэт, увлекающийся, чувственный, но честный и любящий, хотя и грубоватый, как все мужчины…

Судьба столкнула вас со Старком… Здесь я вижу действительно странный случай, какую-то „шутку сатаны“, потому что Старк был именно тем между мужчинами, чем вы между женщинами.

Сильный, смелый, он имел женскую натуру, даже больше, чем вы. В вашей наружности нет ничего мужского, тогда как формы тела Старка, его манеры нежнее и изящнее, чем у большинства мужчин. А его любовь к ребенку? Разве это отцовская любовь? Нет, он мать, и мать самая страстная.

Ни он с другой женщиной, ни вы с другим мужчиной этой страсти не испытали бы никогда. Вы счастливая женщина, друг мой…»

Это «объяснение» находится в родстве с популярной на рубеже веков в России книгой Отто Вайнингера «Пол и характер». Автор сомневался в наличии у женщин души, в их способности выносить моральные суждения, а также отказывал женщинам в обладании самостоятельным творческим потенциалом, приписывал им в лучшем случае способность к подражанию, повторению, воспроизведению того, что создано мужчинами. С этой точки зрения тот факт, что Тата — самостоятельна, ответственна, а главное — то, что она художница, и художница талантливая, можно объяснить только одним — она «мужчина в женском теле». И, что характерно, родив ребенка, Тата перестает рисовать — словно теперь «женское» в ней перевешивает «мужское».

К счастью, Нагродская была не права, точно так же, как был не прав Вайнингер. К счастью, женщине не нужно рождаться или становиться мужчиной, для того чтобы быть творцом. Для этого ей нужно лишь одно — оставаться собой. Но именно этого как раз и не могут позволить Тате (и не только Тате) любящие ее мужчины.

Как ни странно, но лучше всех, на мой взгляд, сформулировала главную идею романа в конце XX века женщина, никогда не читавшая его, — чернокожая лесбиянка, феминистка и писательница Октавия Батлер: «Я решила писать не о феминизме, а о свободных женщинах. Потому что это отлично — читать о женщинах, способных на поступки, которые они в состоянии совершить. Я всегда писала о женщинах так, словно они имеют ту же степень свободы, что и мужчины». И сам факт, что настолько схожие идеи приходили в голову русской женщине и американке, которых разделяет больше ста лет, не может не наводить на размышления.