Спаситель - Иван Прохоров

быть, убег твой клосный дьявол? Бросил братьёв своих?

– Слушай, Шумило, – сказал Филипп, – раз такое дело, может он и станет козлом отпущения? Не зря же зовете его бесом.

– Разве таков ты, Филипп? – зацокал Шумило. – Не таись дураком. Думаешь о себе, во-то и думай далече, а за все еже грядучи тлимо. Ты знаешь, який дан тебе выбор и криворожий черт в нем не разместен. Убег – его дело. Нам он не надобен, а кто надобен - сам ведаешь.

Филипп бросил взгляд на зябнущего Тишку.

– Анашка! – тем временем крикнул Шумило.

Подошел валунообразный горбун.

– Дай им воды, да нужду справить, но лишнего не тяни, – сказал ему Шумило, – да передай Бармаилу – за ночного беглеца шкуру спущу.

Под присмотром братьев Шумилы Филиппу сотоварищи дали пару минут на туалет и на омовения лиц ледяной водой – большего сделать и не успели.

Затем их посадили на розвальни, которые разместили между телег. Не гнали во тьме – лошади шли шагом, фыркали. Дорога заняла почти час, за елями уже забрезжил рассвет, загулял морозный ветерок, набрасывавший вуали сухих снежинок.

Они столько потратили времени, что впору просить было сани. Между тем, телеги по листве шли неплохо. На небольшой полянке остановились. Филипп с Тишкой и Антоном выбрались из розвальней.

Шумило встал у толстой сосны, по правую руку от него стояли Меркул со своей дурацкой улыбкой и валунообразный горбун Асташка с палашом. Остальные братья Шумилы рассредоточились вокруг, развязно облокотившись о телеги.

Филипп остановился напротив Шумилы метрах в пяти, привычно сцепил на животе руки.

– Гляди, – сказал Шумило, указывая налево, где тусклый ноябрьский рассвет сочился на них меж высоких сосен, – за сосняком березовый отъемник, а пред ним протопье. Поедешь по нему выше, через десяток верст выйдешь на распутье, онамо дорога хочь в Иркутск, хочь в Селенгинск.

Шумило повернул к Филиппу лицо.

– А теперь к делу, брат. Уговор ты помнишь.

Завадский спокойно достал из-за пазухи кожаный кошель и швырнул его Шумиле. Тот ловко поймал кошель, улыбнувшись кончиком губ. Развязал шнурок, пересчитал деньги и спрятал себе за пазуху.

– Не худо. – Сказал он. – Овсейко!

Перед Филиппом появился очередной брат Шумилы – крепкий бородач.

– Не держи зла. Овсейко проверит.

Бородач сунул топор за пояс, пробасил:

– Подыми руки.

Филипп повиновался. Овсей похлопал его рваный бушлат и штаны, сунул руку в нашитый внутренний карман, достал бамбуковую китайскую трубку и мешочек с табаком, показал Шумиле.

– Оставь ему, – великодушно махнул рукой «ангарский» вожак.

Овсейка отдал Завадскому трубку и отошел.

– Ну… – Сказал Шумило, глядя на Филиппа. – Далече тебе подсобить али сам отдашь?

Завадский сжал челюсти, лицо его как будто разом осунулось, он поглядел на Антона и коротко ему кивнул. Тот сразу же схватил Тишку за тощее плечо и с силой потащил к Шумиле.

Тишка стал дико вырываться, упираться, кричать.

– Нет, брат! Филипп, не на-а-адо! Пощади-и-и-и!!!

Шумило улыбнулся – точь-в-точь такой же плотоядной улыбкой какой скалился стоявший подле него Меркул. Теперь было хорошо видно, что они родные братья.

Антон толкнул Тишку к Меркулу. Тот схватил его, прижал к себе, с Тишки в то же мгновение вдруг сошло плаксивое выражение, он резко обернулся – в худой ладони блеснуло лезвие. Через мгновение захрипевший Меркул отступил, лоб его заблестел, вены на шее вздулись, он пытался поднять руки к груди, из которой торчала рукоятка ножа. Шумило, стоявший рядом, отшатнулся.

– То был младший сын…

Одновременно Антон выхватил татарский обоюдоострый нож и одним чудовищным троекратным движением как робот прошил тело Асташки, вонзив нож поочередно – под ребро, в шею и в ухо. Мертвое тело рухнуло наземь. Антон открыл рот и зашипел на труп, будто оскалившийся кот.

– То был средний сын… – Тихо прозвучало в загустевшем времени.

Все это случилось так стремительно, что только теперь братья Шумилы сообразили и сорвались с мест – лишь один Шумило все пребывал в какой-то оторопи и смотрел огромными глазами на Филиппа, который все также спокойно стоял, сцепив на животе руки.

– А теперь познакомься со старшим…

Сразу троих братьев одного за другим скосили стрелы, выпущенные будто из арбалетного автомата.

Четвертая, последняя стрела (больше у Беса не было) пронзила правую часть живота Шумилы, который тотчас сполз по сосне на землю, где все еще корчился в предсмертных судорогах его брат Меркул.

В глазах Шумилы мигало, будто кто-то включал и выключал перед ним весь белый свет, и в этих вспышках он видел, как черная фигура с длинными волосами с дьявольской скоростью метнула турецкий топорик в убегающего брата Константина. Топорик вошел тому в затылок и опрокинулся из поля зрения вместе с ним. На его месте возник неспешно приближающийся Филипп.

Боль выдавила первый хриплый стон.

Филипп остановился перед Шумилой, нагнулся, достал у него из-за пазухи свой кожаный кошель.

Белое как мел лицо Шумилы напряглось, будто он хотел что-то сказать, но изо рта вышла только кровавая пена.

Он умер последним, сразу после Меркула.

Филипп посмотрел на стоявших рядом Антона и Тишку – те молча поглядели в ответ, оглянулся. Бес сидел на телеге, свесив ноги, в окружении убитых им, вытирал куском ткани свой топорик.

– Уходим. – Буднично сказал Филипп.

Кляч они оставили на полянке. Уезжали на лучших лошадях, которые споро несли телегу по протопью. День занимался погожий – предзимье продолжало баловать выживших бархатным теплом. Филипп думал о будущем, а Тишка до первого долгого поворота безотрывно глядел на сосняк, скрывающий таинственное лесное поселение. Не возвращайся в места, которые навсегда покинул тот, кто был тебе дорог. В них не найдешь ты прежнего света.

Глава 48

Странный голос вырвал из небытия:

– Сосна, как слышите меня? Буду вам транслировать команды, прием!

От испуга он взмахнул руками, но что-то помешало им привычно подняться – будто он тонул в болоте и руки вязли в трясине. И все же он увидел их – оранжевые рукава, тяжелые перчатки, странный упругий материал, вроде застывающей смолы. Он поднес толстые пальцы к лицу, они стукнулись обо что-то невидимое. Еще одна попытка и он понял – твердый прозрачный пузырь вокруг его головы, насколько можно было ощупать – руки выше ушей не подымались. Что-то сжимало уши, искаженный голос звучал оттуда. Не враждебный, но… казалось будто он