Все не случайно - Вера Алентова

Я написала Юле письмо, потому что говорить не могла: я все время плакала. Я писала о том, что мы были не москвичи, что у нас ни знакомств, ни денег, ни жилья не было, да и не предвиделось, и что родилась она, несмотря на все неустроенности, потому, что я очень хотела, чтобы она родилась, и что я была счастлива маленькими радостями и любила ее смертельно, и преодолела все, что на меня свалилось, не отдавая ее никому и никогда, чтобы каждый день видеть и любить ее… на последнем издыхании любить!!! Посмотрев программу «Жена», я опять писала ей, плакала, опять писала – и недоумевала, как она, тонкий и умный человек, не смогла понять, что именно любовью, и только любовью мне удалось ее вырастить и как много приходилось делать для того, чтобы она выросла такой, какой я хотела ее видеть. А видеть я ее хотела идеальной.

И еще я думала, куда подевалась вся та нежность, которая присутствовала в прежних Юлиных письмах ко мне и вообще в прежних наших отношениях. После «Жены» я ей письмо не отдала и постаралась скрыть свою боль и обиду. Что посеешь, то и пожнешь, гласит народная мудрость. Я плакала и думала: что я посеяла не так? Я вспоминала всю нашу с ней жизнь – и понимала, что я, доведись мне все начать сначала, повторила бы все то же самое, за исключением каких-то мелочей. Я человек по природе ответственный, и я очень ответственно отнеслась к роли мамы. Что же я делала не так?

Наша жизнь не была легкой! Но у кого она бывает легкой? Всегда ли я была права? Наверняка нет: я живой человек. Но то, что мой ребенок никогда не был брошен в моих мыслях, и то, что я занималась ею прицельно и вдумчиво, – чистая правда.

Наверное, главная Юлина обида – это мое неучастие в младенческой жизни внука. В свое время Юля отказалась детально разбираться в этой истории и решила оставить это время в прошлом, чтобы отношения восстановились. Знаю, что она долго ходила к психологу: возможно, психолог ей посоветовал перешагнуть и продолжать отношения. Дети ее тоже ходили к психологу. Это нечто новое и мне непонятное. Мне казалось, что откровенный разговор о том, что болит, с близким человеком, необязательно родным, естественнее и полезнее. Тем более что даже близкие люди не всегда верно оценивают поступки друг друга. Но если помогает психолог – дай бог. Нам стало легче общаться, а потом и вовсе все наладилось, возможно, с ее пониманием, что родители стареют и их можно потерять. Еще нас очень сблизила работа над спектаклем «Любовь, письма»: мы открыли друг в друге новые, незнакомые нам прежде профессиональные качества. И они вызвали у нас еще большее взаимное уважение.

Да, сейчас все изменилось и наладилось. Юля всегда была ответственным человеком, и она очень хорошая дочь. Она ничего не забывает, любую нашу просьбу, даже если очень занята, даже если это какая-то мелочь, не забудет и выполнит. Она тонкий человек и чувствует настроение других людей. Она большая умница, интересуется многими вещами и умеет о них интересно рассказать. В своей программе «Наедине со всеми», по которой так скучают зрители, Юля всегда раскрывала героев с неожиданной стороны – неожиданной, может быть, даже для них самих. Не потому, что они этих сторон за собой не знают, а потому, что согласились их приоткрыть. Так расположить к себе собеседника, особенно именитого, чтобы он захотел быть с тобой откровенным, понимая, что это увидят миллионы людей, способны редкие люди.

Юля все время ищет что-то новое, что будет интересно людям. Чем старше она становится, тем больше напоминает мне Володю в юности. И я думаю: может быть, в этом разгадка наших былых недопониманий? Мы с Володей – полярно разные люди и до сих пор зачастую не понимаем поступков друг друга, по-разному воспринимаем текущие события, словом, мы не «одна сатана». Я вижу, что мы оба, такие разные, уживаемся в Юле! С трудом понимаю, как это возможно.

Мы перешагнули прежние обиды. Но, оказывается, они не ушли от нас совсем: они, как нераскаянные грехи, остались с нами – просто никак о себе не заявляют, пока нечаянно не наступишь на больное место. Вот недавно на вопрос поклонницы из Инстаграма, как жить во взрослой жизни, если в детстве тебя лелеяли, Юля ответила: «Не знаю, меня никто никогда не лелеял». И этот ответ опять больно уколол меня в сердце. Мне казалось – лелеяли. Она у нас одна. Правда, лелеять можно по-разному… Мы и целовали, и обнимали, и были строги, а иногда и жестки, потому что хотели сформировать человека доброго и участливого, но сильного и ответственного. И мы много сил вкладывали в ее воспитание: с рождения и уж точно до восемнадцати лет. Я сама до сих пор очень хорошо помню все мамины наставления. И у нас с ней бывали сложные моменты, но она всегда хотела меня видеть с теми качествами, которые она во мне растила. Конечно, я рано покинула родной дом, Юля же оставалась под нашей общей крышей дольше. Мне кажется, в то, какой Юля стала, мы тоже вложили немало сил. Но почему же выросший ребенок так говорит о своем детстве? Значит, все-таки что-то я делала не так? Или время изменилось? И это меня мучит…

У меня нет ни единой претензии к моей маме. Я видела, как ей тяжело. Я легко прощала ей несправедливость по отношению к каким-то моим проступкам, потому что понимала ее тяготы и принимала ее всей душой. Конечно, еще и бедность прекрасный педагог. Мы, дети, не просили у своих мам позволения надеть красивую одежду на дискотеку. И одежды не было ни у кого, и дискотек тоже. А в условиях относительного благополучия воспитать ребенка правильно оказывается намного сложнее. А мы как раз то самое поколение, которому досталась и дичайшая послевоенная бедность, но и первые, пусть небольшие, накопления появились тоже у нас, у нашего поколения. И первые отдельные квартиры, и первые поездки за рубеж. Мы были первые, кому разрешили менять советские рубли на валюту, и первые начали оглядываться по сторонам и сравнивать свои приобретения с соседскими и, к сожалению, бездумно кичиться своим «богачеством». Естественно, и дети не избежали этого соревнования под названием «на ком фирма богаче и круче». Нашей девочке было тяжело. Мы ей в школу ничего такого надевать не разрешали.

Да, все опираются на свой опыт и растят своих детей или так же, как растили их самих, или совершенно по-другому. Я готова просить прощения за невольно нанесенные дочери обиды – именно невольно, потому что, оглядываясь на нашу жизнь, я не могу себя обвинить ни в невнимании к ее проблемам, ни в безответственном отношении к маленькому человечку. Я бесконечно ее люблю. Своих родных – и маму, и Юлю, и Володю – я люблю даже не совсем нормально, а как-то болезненно остро. Я все еще продолжаю беспокоиться за Юлю и, наверное, никогда не смогу перестать. Только теперь я это от нее стараюсь скрыть. Она взрослый, умный и успешный человек, но я-то все равно вижу в ней ту маленькую девочку, которую только мама может защитить от всего плохого на свете. Защитить материнской любовью, сильней которой нет на планете Земля.

Первое недоразумение со СМИ случилось у меня еще в травоядные советские времена после выхода «Москва слезам не верит» – редакция посчитала возможным сократить интервью со мной. Скорее всего, журналисты решили, что эффектнее представить актрису, сыгравшую Катерину, в схожих с киногероиней обстоятельствах – такой же лишенной поддержки родных и потому несчастной. Но я-то рассказывала подробно и как помогали мне мама с отчимом, и как я им благодарна! Все слова любви и благодарности вырезали, что исказило смысл мною сказанного. И мама смертельно обиделась. Объяснить маме, что я все говорила по-другому, было совершенно невозможно – мы все свято верили печатному слову. Это принесло мне много горя. Я так любила маму, и мне было невыносимо видеть, как она молча страдает от того, что вырастила неблагодарную дочь, да еще и лгунью. С тех пор я проверяю каждое слово в интервью и настаиваю, чтобы написано было так, как я сказала, если это разговор со мной.