Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Григорий Потанин

Теснота и давка тут была такая, что трудно себе и представить небывалому человеку, а между тем, между этой снующей взад и вперед публикой, какой-то китаец поставил переносную печку, столы, скамьи и устроил уличный ресторан в самих воротах. Едущие телеги и всадники задевали обедающих так, что они то и дело должны были наклонять головы и беречь спины. Далее, через весь город протянулась такая же торговая улица, сначала широкая, с каменной мостовой, настолько испорченной, что ее предпочитали объезжать, теснясь к домам, несмотря на невылазную грязь. Избегая тесноты и грязи, наши телеги свернули в боковые улицы, и здесь сейчас же почувствовались простор и тишина; на улицу выходили только ворота и каменные стены, из-за которых видны были кровли домов и сады. Здесь встречались дети, отцы с ребятами на руках и изредка старухи; молодых женщин на китайских улицах не видать.

Скоро, впрочем, нам опять пришлось въехать в самую густую толпу торгового движения. На тесных улицах сплошь тянулись и богатые лавки с золочеными громадными вывесками, и бедные мастерские, и лавки со старьем всякого рода, – тут на улицу выдвигалась старая мебель, там старое платье или посуда. Улицу главным образом стесняли всякие торговцы с лотков, – они не только занимали все тротуары, но располагались и на самой улице. Если вы прибавите к этому, что по улице беспрестанно идет густая толпа пешеходов и едут всадники, повозки и ручные тележки с водой и с продажными овощами, то вы поймете, что проехать по такой улице – задача немалая; на перекрестках, узких донельзя, приходилось подолгу пережидать встречное движение.

Не задеть и не попортить весь этот товар, лезущий на самую улицу, нет никакой возможности, и наши возчики не раз задевали за какой-нибудь столик, уставленный посудой, или даже сшибали с ног человека, остановившегося покупать. Чаще всего в таких случаях страдали старухи, – им не удавалось увернуться быстро на их изуродованных ногах от наезжающего экипажа, несмотря на несмолкаемые крики возниц с просьбой посторониться; в сутолоке и тесноте трудно бывает сыскать виноватого, и потому дело кончается чаще всего только бранью, пущенной вдогонку. Мы по таким шумным улицам ехали два часа, пока наконец доехали до гостиницы, где должны были остановиться.

Ворота в дян – так по-китайски зовут гостиницу – ничем не отличались от соседних лавок, – везде кругом был товар и торговля. Под воротами дяна обыкновенно устраивают нечто вроде ресторана, где могут обедать и пить чай приходящие. Движение на улицах в Си-ань-фу показалось нам значительно больше, чем в Пекине, где улицы шире и народу меньше (барон Ритгофен считает в Си-ань-фу жителей 1000000, но можно думать, что он ошибается, что их меньше). Поразило нас также обилие нищих в Си-ань-фу, и каких нищих! Это обыкновенно почти совсем голые, с испитыми лицами, с длинными космами волос; одни бродят, другие уже лежат на мостовой, на иных вместо тряпья циновка, другой прикрывается рваным мешком; между этими санкюлотами очень много молодых. Много также и более приличных нищих, которые ходят и собирают всякий отброс в корзины.

В Си-ань-фу мы прожили четыре дня в довольно приличном дяне, где много было и других жильцов. Между ними был один очень юный, но важный чиновник, приехавший из Пекина, – к нему все приезжали в носилках отдавать визиты, и на дворе постоянно стояли хорошенькая каретка и верховой полицейский, сопровождавший его при поездках. С помощью хозяина нашего дяна мы наняли 7 вьючных мулов и двое носилок, чтобы отправиться до города Ченту-фу, находящегося в 1200 верстах расстояния от Си-ань-фу. На наши деньги это стоило нам около 300 рублей.

Носилки, по-видимому, чисто китайское изобретение; они состояли из ящика, составленного из тонких бамбуковых палочек; в нем только пол из досок, бока затянуты циновкой, кровля выгнутая, тоже из циновки, внутри проволочная сетка для сиденья, с боков в этот ящик протянуты два бамбуковых шеста, сажени в две длиной; лямка, соединяющая концы этих шестов, кладется на плечи носильщиков, если их только два, или надевается на небольшой шест, который кладут на плечи два человека, становясь один впереди другого; при этой последней манере для каждых носилок надо четыре человека. Китайские мандарины сидят в этой клетке всегда с опущенной перед самым их носом занавеской и с закрытыми окнами: мы не могли и четверти часа пробыть, не подняв занавески, и почти постоянно держали отворенными окна.

Езда в носилках очень покойна, вначале несколько укачивает, но скоро привыкаешь к этому. Носильщики идут скоро, вероятно, не менее шести верст в час, часто беглым шагом, никогда не сбиваясь с ноги и ни на минуту ни за чем не останавливаясь. Почти каждую минуту они перекладывали шест с одного плеча на другое и делали это по команде: всю дорогу мы слышали протяжные возгласы и вслед за тем – перемена плеча и отрывистое «цуба» или «чэ» («иди» или «неси»), или что-нибудь в этом роде. После часа такой непрерывной ходьбы носильщики останавливались, спускали носилки на землю и садились отдыхать. Чаще всего эти остановки делают у ворот дяна, где можно закусить или выпить.

Возвращаюсь к своему рассказу. 25 января, после длинных споров у подводчиков и носильщиков, кому и как сидеть и что везти (вьюки, впрочем, были уже приготовлены накануне), мы в два часа дня сели в носилки, а спутники на мулов, и двинулись из ворот дяна к западу, по дороге в Ченту-фу. За городскими воротами опять было предместье с такими же почти улицами, как и в самом городе, а сейчас же за ним началась равнина, сплошь покрытая пашнями. Близ города на ней то и дело были видны красивые, никуда не ведущие ворота, вроде наших «Амурских», но с характерными китайскими кровлями, или высокие каменные памятники. Без этих искусственных украшений ландшафт был бы слишком монотонен. От времени до времени, направо или налево от дороги, видны были группы деревьев и под их тенью красивые кровли кумирен. Иногда группы мрачных туй показывают места фамильных кладбищ; иногда видны ряды тополей – это по межам, около пашен, посажены крестьянами деревья, чтобы служить им для топлива.

Летом, когда поля и деревья покрываются зеленью, картина, вероятно, много выигрывает; зимой же все это окрашено однообразно в серые цвета. Китайцы как будто понимают этот недостаток, – оттого у них такая любовь к ярким краскам, оттого они любят всякие флаги, резьбу и проч. Деревни на нашем пути встречались часто; иногда это неправильная кучка крестьянских фанз из сырцового кирпича, выстроенных неправильно, со скирдами соломы и кучами удобрения перед домами, с детьми, играющими на улицах; в другой раз это торговые деревни, вытянутые в линию по дороге, где в каждом доме постоялый двор, лавка или мастерская; здесь обыкновенно торгующий люд теснится на невыразимо грязной и узкой улице. Если в городах мало думают об удобствах проезжающих и прохожих, то в деревнях об этом заботятся еще менее, и всякие бревна от плотника и корзины от корзинщика лезут прямо на улицу под ноги лошади, или улицу загораживает развешанная у красильщика крашенина, и никто не жалуется, не протестует, точно так и должно, всякий сам справляется с затруднениями, как знает и как умеет; по-видимому, право первого захвата пользуется здесь полным уважением.