После любви - Виктория Платова

Кипа газетных вырезок, сложенных вдвое и перетянутыхобыкновенной резинкой. Я судорожно пытаюсь снять ее, и от неловкого движениярезинка лопается, ударив по ладоням. Боли я не чувствую, ее заслоняетобжигающее ощущение близкой разгадки тайны.

Первой лежит заметка о гибели mr. Тилле.

Похоже, это та самая заметка, которая висела на доске впотайной комнате, только теперь я имею дело с отксерокопированным вариантом.Фрэнки и тот, кто повесил листок на пробковую панель, были едины в одном: своеминтересе к Фабрициусу Тилле, главе концерна «GTR-industry», вот тольконаправленность этих интересов была разной. Тот, кто повесил листок, знал,почему и зачем был убит mr. Тилле.

А офицер спецслужб Франсуа Лаллан хотел узнать. И, возможно,узнал. И, возможно, успел ответить на вопрос: кто это сделал.

Почти успел.

Но я могу и ошибаться.

Газетных вырезок в конверте гораздо меньше, чем на доске, идалеко не все они снабжены фотографиями, и далеко не все они – подлинники,встречаются и просто отксерокопированные копии. Такие же, какой была заметка о mr.Тилле. Если бы не мой добровольный помощник Фабрициус, я бы вообще не смогла быих идентифицировать. Все латиносы, все азиаты, все заметки для меня на однолицо, и в этом я похожа на Ширли, с которой так и не удалось выпить джин.

Утешает только то, что Сайрус в конечном итоге получил своюпорцию еды и питья.

Сайрус, чудесный кот.

Ну так и есть – в самый ответственный момент я начинаюразмышлять бог весть о чем. О коте, ну надо же! А еще можно озаботиться судьбойамериканской актрисы Умы Турман и тем, что произойдет, когда она наконец-тодоберется до Касабланки и в довольно популярном и страшно киношном «Кафе Рика»встретится с Сальмой, техником из кооператива по производству арганного масла,срочно перекрашенной в blonde.

И как там поживает моя пишущая машинка?..

Я должна перестать думать о глупостях. И об авеню Фремье –тоже.

Я не вернусь туда, нет. Нет-нет.

Нет.

…«L'ascenseur ne marche pas»

Табличка, украшавшая лифт еще днем, исчезла. Означает лиэто, что лифт снова работает и мне не придется преодолевать десяток лестничныхпролетов пешком? Если так, то я счастливо избегну дерьма, наляпанного на стеныпятого этажа, а также перил с казненным целлулоидным пупсом. И мусорных куч, иопасного восхождения по осклизлым ступеням, да еще в кромешной тьме. И днем тамприходилось пользоваться зажигалкой, чтобы добраться до цели без потерь иподвернутых лодыжек, что уж говорить о ночи!..

В этом случае волшебно заработавший лифт можно считатьспасением. Еще одним подтверждением того, что я все делаю правильно иобстоятельства складываются в мою пользу.

Если бы это было так!

Всю дорогу до авеню Фремье, под монотонный голос бортовогокомпьютера, я пыталась убедить себя: я все делаю правильно. Я вернусь вквартиру Мерседес ненадолго, минут на двадцать, на полчаса от силы. Их должнохватить, чтобы содержимое пробковой доски перекочевало в рюкзак. Туда жеотправятся папки из поддонов и кое-что из аппаратуры. Кое-что, что могло бы мнепомочь в воспроизведении крошечной видеокассеты. Наверняка там отыщетсякакая-нибудь чудесная машинка, которая мигом решит эту проблему. О том, чтобывоспользоваться несговорчивым компьютером «Merche – maravillosa!», придетсязабыть, но я не расстраиваюсь. В Этом городе есть масса других компьютеров,гораздо более доступных. В любом, даже самом завалящем интернет-кафе я смогуспокойно открыть и диск, и дискеты – и узнать то что уже знал Фрэнки.

И что должно спасти меня, Сашa Вяземски. Сашу Вяземскую. Иобъяснить множество смертей, смерть Франсуа Лаллана (я по привычке все ещеназываю его Франсуа Пеллетье) в этом списке далеко не последняя.

Первая. Первая.

Да черт возьми, я смогу воспользоваться компьютером и вотеле! – наверняка они предоставляют такие услуги постояльцам. Там же, вспокойной обстановке, можно изучить все трофеи, все бумаги, все папки исоставить общую, более-менее внятную картину происшедшего. Я надеюсь, я оченьсильно надеюсь, что общая картина проявится, а потом…

Что будет потом?

Так далеко я не загадываю. Скорее всего, придется вызватьсюда Доминика. Или детектива из Касабланки, который работал на его отца итеперь согласился помочь сыну. Да, детектив здесь будет гораздо уместнее,гораздо полезней, чем бесхитростный, далекий от всякого рода смертоубийствДоминик, но… так далеко я не загадываю.

Ведь мне только предстоит подняться в квартиру Мерседес, всеостальное – потом.

Помедлив секунду, я подношу руку к кнопке и нажимаю ее.Где-то в недрах дома слышится тяжелый вздох, и шумно приходят в движениескрытые механизмы – лифт и правда работает. И по мере того, как его кабинаскользит вниз, мне снова становится не по себе: в этом спуске есть что-тонеумолимое, неизбежное, роковое, грозящее бедой. Как будто кабина движется не вшахте, а опускается прямо на меня, готовая раздавить, смять, стереть никчемнуюрусскую с лица земли. Ощущение так реально, что я вздрагиваю и отшатываюсь откованых воротец, преграждающих путь в кабину.

Глупости.

Все это – глупости. Днем холл первого этажа был укутанполумраком, теперь он ярко освещен. Освещена и кабина, спустившаяся ко мне едвали не с небес. Ступени мраморной лестницы умиротворяют, а где-то наверхусмотрит свое бесконечное старое кино Ширли. В старом кино все заканчиваетсявеликолепно, влюбленные находят друг друга и сливаются в поцелуе; у всех детейв старом кино – симпатичные лукавые мордашки, у всех собак – гладкая чистаяшерсть, никто не страдает гипертонией, никто не страдает ожирением; дожди встаром кино всегда теплы, снег потрясает белизной, и солнце всегдаснисходительно, почему бы моей истории не закончится так же, как заканчиваютсяистории в старом кино?.. Почему?

– Подождите! – слышу я голос за своей спиной,когда дверцы лифта почти захлопнуты. – Подождите!

Такой призыв не может остаться без ответа – и я снимаю рукус кнопки.

Молодая женщина в солнцезащитных, несмотря на столь позднийчас, очках. Свои собственные очки я похоронила на дне рюкзака еще до того, каквошла под своды «Cannoe Rose», прятать глаза за очками ночью – откровенноепижонство. Если за этим не стоит нечто большее.

Я вопросительно смотрю на женщину, ожидая, какой этаж онаназовет.

– Четвертый, пожалуйста, – говорит она, улыбаясьизвинительной улыбкой. Довольно приятной, а зубы, сверкнувшие междураздвинутыми губами, и вовсе хороши. Разве что – слишком крупные, но это ненедостаток – достоинство.

– Мне выше.

Она кивает без всякого осуждения, а ведь «выше» расположенаоткровенная свалка, обнажающая не самые приятные стороны человеческой натуры.Но, может, все значительно проще, и она ничего не знает о свалке, она никогдане поднималась выше своего четвертого, вполне благополучного этажа. Этажа безреспектабельных деревянных панелей на стенах, но зато с многообещающей любовнойнадписью в духе Одри, Ширли и Кэтрин -