Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба - Макс Мах

Виктория не могла вспомнить ничего достоверного о тех нескольких часах, которые последовали за бурной сценой «любви» на узкой скрипучей кровати лорда Корвина, но зато она во всех подробностях помнила то восхитительное безумие, которое охватило ее в объятиях Галины Нерис, в постели которой она и проснулась далеко за полдень следующего дня. Где и как они познакомились, Виктория не запомнила, однако до времени это не было для нее чем-то настолько важным, чтобы испытывать по этому поводу какие-либо чувства. Не помнит – и что с того?

Они провели вместе всего несколько дней, но дни эти запомнились Виктории надолго. Галина оказалась восхитительной любовницей, опытной, нежной, тактичной, и, кроме того, она, судя по всему, испытывала к Виктории неподдельное чувство. Возможно, это была и не любовь, не высокое переживание, меняющее жизнь того, кто его испытал, и бросающее волнующий отсвет на того, кто удостоился счастья стать его предметом. Но зато это было обоюдное чувство влечения, тревожной и восхитительной в своей внезапности страсти. Впрочем, великолепное безумие прекратилось так же внезапно, как и началось.

В тот день Галина получила какое-то известие, которое буквально разрушило все очарование этой женщины. Во всяком случае, Виктория неожиданно обнаружила рядом с собой совершенно другого, незнакомого ей человека – жестокое, лишенное каких-либо привлекательных черт существо, объятое паническим ужасом, гневным разочарованием и уничтожающей все на своем пути ненавистью. Галина обернулась вдруг жестокой эгоисткой, всецело погруженной в переживание какой-то неведомой Виктории катастрофы и занятой только этим одним, и уже совершенно равнодушной к случайно оказавшейся рядом с ней девушке.

Переход был настолько резким, что Викторию почти физически отшвырнуло от прекрасной жены кондотьера Нериса, и она бежала прочь, не в силах вынести обрушившегося на нее разочарования.

Потом… потом были длинные дни и долгие месяцы, в течение которых Виктория собирала себя по частям, как рассыпанное мозаичное полотно, постепенно воссоздавая свою личность, строя себя саму заново из тех материалов, которые оказались в ее распоряжении. Та ночь, ночь Полной Луны, оказалась роковой для нее. Когда Виктории удалось, наконец, вспомнить себя и свою жизнь, предшествующую балу Нового Серебра, она обнаружила, что не только не может вернуться в свое прежнее тело, но более того – напрочь утратила способность к оборотной магии, которая когда-то составляла часть ее природного дарования.

Утрата этой способности казалась тем более странной, что магической силы Виктория не потеряла. Она по-прежнему была способна колдовать, но и здесь обнаружились многочисленные лакуны и изменения. То, что с таким трудом построил в себе когда-то несчастный урод Эри, было разрушено. По первому впечатлению, Дар Виктории умалился и изменился, и она почти разучилась им пользоваться. Потребовались годы поисков и кропотливой работы, чтобы снова достичь некоторого уровня силы, позволившего ей в конце концов занять достойное место в клане Садовников. Однако, только оказавшись в Семи Островах и пройдя школу братьев Садовников, она вновь обрела некое подобие своего прежнего могущества. Так было.

6

– Я не знаю, Карл, что произошло той ночью в Орше, но я знаю, что это что-то очень серьезное. Это не была обычная магия, Карл, это было что-то настолько грандиозное, что меня охватывает трепет при мысли о том, кто тот волшебник, который способен такое совершить.

– Не знаю, – помолчав секунду, сказал Карл. – Меня тогда не было в Орше. Впрочем, кое-что я вам все-таки сказать могу. Видите ли, Виктория, я определенно знаю, что в ту ночь император Яр бросил Кости Судьбы.

– Вы хотите сказать… – Виктория не смогла закончить фразу, потрясенная услышанным.

– Да, – кивнул Карл. – Яр полагал, что стоит на краю пропасти. Он ошибался, но именно так он чувствовал себя в тот момент. И он использовал свой последний, как он полагал, шанс устоять – совершил двенадцатый бросок.

– В ночь Нового Серебра, – тихо, почти шепотом сказала Виктория.

– Совершенно верно, – подтвердил Карл. – Не знаю, достаточно ли этого, чтобы вызвать такую магическую бурю, какую описали вы, но в Сдоме ведь тоже произошло нечто подобное.

– Было что-то еще, – твердо возразила Виктория. – Поверьте, Карл, я знаю – было что-то еще.

– Возможно, – согласился Карл. – В любом случае, вам, Виктория, виднее.

– Да, – грустно улыбнулась она. – Мне виднее. Что теперь? – спросила она через мгновение, строго глядя в глаза Карла.

– Ничего, – пожал он плечами в ответ. – Кроме того, что я благодарен вам за честь быть вашим другом.

– Другом?

– А разве ваш рассказ не был протянутой рукой?

– Спасибо, Карл, – кивнула Виктория. – Вы правы, хотя у меня и были опасения, что вы… Впрочем, неважно. Спасибо, Карл. Вот моя рука.

– А вот моя, – улыбнулся он, протягивая руку Виктории. – Хотя дружба со мной…

– Это лишнее, Карл, я уже знаю, что это такое – быть вашим другом.

1

Когда-то давно, почти восемьдесят лет назад, встретив рассвет на каменистом плато Сагой, Карл впервые прошел через Саграмонские Ворота и уже в полдень того памятного дня стоял на берегу холодной неистовой Ледницы, с грохотом, в пене и ледяных брызгах прорывавшейся сквозь нагромождения огромных обломков скал. Там, простояв довольно долго над рекой, промокнув до нитки и замерзнув так, как, кажется, не замерзал никогда в жизни, но испытав невероятное наслаждение от увиденного и прочувствованного, он неожиданно для самого себя решил, что непременно напишет книгу.

В тот момент – там и тогда – ему казалось, что он настолько полон мыслями, чувствами, впечатлениями, но, главное, множеством дивных и звучных слов, что рисунок не в силах будет вместить все это неимоверное богатство. Слова будущей книги уже существовали в нем, как существуют дети в утробе матери. Казалось, они давно знакомы его языку и гортани, их только следовало наконец произнести вслух, и тогда они родятся, чтобы жить. Вот только жизнь произнесенных слов, как известно, коротка. И недолговечна память о них, даже если выпало им счастье прозвучать в присутствии внимательного уха.

Слух человеческий несовершенен, и память ненадежна. Что сохраняет она? Сами ли слова или всего лишь впечатления слышавшего их человека? Поэтому и решил Карл, что крошечные сущности букв надежнее сохранят память о том, что он хотел теперь сказать. Он даже предположил, что эти выродившиеся рисунки богов передадут его мысли лучше, чем ненадежные звуки речи, особенно если он по примеру загорских мудрецов воспользуется сакральными символами древнего как мир трейского алфавита. Тогда, возможно, он и в самом деле сможет выразить в словах и сохранить – надолго, если не навсегда, – то, что хотел и мог сказать себе самому и любому из тех, кто где-то когда-то прочтет его книгу.

Однако ничего этого не случилось. Задуманное так и осталось намерением, не воплотившимся в деяние. Холод заставил Карла идти дальше, туда, где можно было раздобыть топливо хотя бы для самого маленького костра. И он пошел и только через три часа достиг тех мест, где убогая, едва удерживающаяся на голых скалах растительность могла прокормить худосочное пламя его жалкого костерка. Карл и сейчас великолепно помнил слабое тепло, идущее к нему от борющегося с голодом огня, которому едва хватало пищи даже на то, чтобы жить самому, не говоря уже о том, чтобы поделиться теплом, которое есть жизнь, с кем-то еще. А потом наступил вечер, и Карл должен был снова идти, чтобы успеть до темноты спуститься еще ниже, к границе лесов. И он пошел, естественно. И, в конце концов, дошел до деревьев, чтобы скоротать ночь у настоящего, полного сил костра.