Американский детектив - 4 - Джон Гоуди

— Как куда? Внутрь! — Коннорс помолчал и снисходительно улыбнулся.— Или вы меня туда не пустите? — В его вопросе звучал неприкрытый вызов.

— Сегодня никто не работает, — сказал Барнс.

— Это я и без вас знаю.

— Так что вам там нужно?

Коннорс вздохнул.

— Я должен сейчас быть дома, в постели. Сегодня у всех выходной, чтобы здесь могли произносить речи, а потом подняться наверх и пить шампанское. Но вместо этого я здесь, потому что меня вызвал шеф, а с ним шутки плохи.

— А что вы собираетесь делать? — Этот вопрос уже задал Барнс.

— Я электрик, — ответил Коннорс. — Вы думаете, что поймете, если я расскажу, что собираюсь делать?

«Скорее всего не пойму», — подумал Барнс. Но дело было не в этом. Проблема состояла в том, что ему были даны инструкции.

«Пойдете туда с Шенноном,— сказал им сержант при разводе на посты, — и смотрите в оба. Там поставят барьеры, никаких неприятностей не предвидится, но…— Сержант пожал плечами, как бы говоря: — Сами знаете, как это бывает».

Они знали, как это бывает: каждое сборище чревато насилием. Ну ладно, они будут глядеть в оба, но это не означает, что они должны мешать мастерам работать.

— У вас есть удостоверение, приятель? — мирно спросил Барнс.

— А вы что, — возмутился Коннорс, — строительный инспектор? Разумеется, у меня есть удостоверение. Я не какая-нибудь шпана. — Он вытащил бумажник и помахал им. Было ли в нем удостоверение, осталось неясным. — Ну, довольны? — Коннорс спрятал бумажник.

У Шеннона лопнуло терпение.

— Пропусти его!

Но Барнс все еще колебался. Как он потом рассказывал, никаких причин для этого не было, только какое-то странное чувство, а поступки, вызванные такими чувствами, почти всегда бывают неправильными.

— Ну так что? — спросил Коннорс. — Черт побери, решайте же наконец. То, что я торчу здесь, моему шефу…

Шеннон отрезал:

— Проваливайте! — На виске его задергалась жилка. Он повернулся к коллеге: — У нас нет приказа не пускать людей внутрь, Фрэнк. Пропусти, чтоб его током убило!

Так они это запомнили, и так же выглядели потом их показания.

* * *

Дату торжественного открытия установили много месяцев назад. Так поступают всегда, иначе просто невозможно, потому что день, когда строительство действительно будет закончено, всегда неопределен, а гости, приглашенные на торжество, должны были прибыть из Вашингтона и столиц других штатов, из мэрии, из ООН, из телевизионных и радиовещательных компаний, из телеграфных агентств, со всего мира — все, кто хотел приехать и быть на виду, и все, кто предпочел бы этого избежать, но не мог, ибо положение обязывало.

Уилл Гиддингс посмотрел на стену кабинета Ната Вильсона, где были приколоты чертежи Башни, и сказал:

— Мне нужно устранить еще полсотни недоделок. Нет, сотню.

— Мне тоже, — ответил Нат.

Они не преувеличивали. Человек за несколько лет работы сживается со своим делом и, как художник, заканчивающий произведение, видит то тут, то там детали, которые еще нужно поправить. Но сегодня на это не было времени.

— И ко всему прочему, — сказал Гиддингс, — мне совсем не нравится это стадо в крахмальных манишках, которое будет там топтаться и пялить глаза. — Он помолчал. — Мы еще не готовы. Вы это знаете. И я тоже.

«Такое говорят всегда, когда поднимается занавес на премьере», — подумал Нат.

— Мы не готовы, — повторил он. — Вы правы. Ну и что из этого следует?

Нат был моложе Уилла, архитектор по профессии, обстоятельный человек, которого редко что могло вывести из равновесия.

— Сто двадцать пятый этаж, — сказал Гиддингс, — прямо под шпилем. Шампанское, дружеские объятия, поздравления и вид на несколько сот квадратных километров воды и земли… Это, конечно, нельзя отложить, потому что вся эта публика — сплошные шишки: сенаторы, конгрессмены, губернатор, мэр, люди из ООН, кинозвезды и тому подобные.

— И тому подобные, — повторил Нат.

Гиддингсу, заместителю главного строителя, крепкому, русоволосому и голубоглазому, досталась вечная функция прораба. Было ему чуть за сорок. Где-то в давно позабытом ящике стола валялся его инженерный диплом, и Нат на протяжении долгих лет совместной работы не раз видел, как Гиддингс проверяет свои решения с логарифмической линейкой в руке. Но гораздо лучше Гиддингс чувствовал себя, когда, надев каску, ехал в кабине подъемника, или шел по стальным лесам, или ползал в тоннелях и подвалах, проверяя качество работ.

— Коктейли я не пью, и все эти финтифлюшки на спичках не ем. Да и вы тоже. — Он явно нервничал.

— Я здесь ни при чем, — ответил Нат. — Эту дату установил Гровер Фрэзи. Ваш шеф.

Гиддингс наконец сел. Вытянул ноги, но так и не расслабился.

— Мой шеф. — Он кивнул. — Без начальства не обойтись, но его совсем не обязательно любить. — Он взглянул на Ната. — Вы, наверное, были еще новичком, когда все началось, а? Сколько это уже? Семь лет?

— Почти, — ответил Нат. Прошло уже семь лет от первых набросков, от находок и замечаний, которые он впитывал взахлеб, упиваясь головокружительными идеями своего шефа Бена Колдуэлла. Он не удержался, чтобы не взглянуть из окна на свою Башню — светлый, чистый и прекрасный результат многолетней работы. — Ну и что?

— Черт возьми, ведь это мое детище,— сказал Гиддингс. — Ну, частично и ваше, но это на моих глазах начались работы в котловане, ведь фундамент тут глубиной двадцать четыре метра, до самой скалы, это на моих глазах поднимался стальной каркас на высоту четыреста пятьдесят восемь метров, я знаю каждую заклепку, каждый болт, каждую балку, каждую стойку так, как знал бы каждую болячку своих детей, будь они у меня.

На это нечего было сказать. Нат промолчал.

— Вы очень замкнутый тип, весь в себе, — заметил Гиддингс. — Не в таком ли тихом омуте черти водятся? Ну ничего. — На мгновенье он задержал взгляд на Башне, царившей вдали. — А еще я потерял там пару друзей. Это случается на каждой большой стройке. — Он снова взглянул на Ната.

— Вы помните Пэта Яновского?

Нат медленно покачал головой.

— Он шагнул в пустоту на шестьдесят пятом этаже и разбился в лепешку на бетонном крыльце внизу.

— Ах, этот… — припомнил Нат.

— Это был такой огромный поляк, — продолжал Гиддингс, — добряк и флегматик, казалось, он никогда не спешил, но работал всегда отлично и добротно, поэтому я был так потрясен. Если человек не в состоянии объяснить происшедшее, оно никак не идет из головы. — В голосе Гиддингса, в его интонации слышались следы пережитого потрясения.

Нат наконец спросил:

— Что вы имеете ввиду?