Соль земли - Георгий Марков

Он с такой силой стиснул её руку, что она едва не вскрикнула. Стиснул, отпустил и замер в ожидании.

– А на раскопках она нашла железные слитки… – Ульяна хотела назвать имя: «Софья Захаровна», но в самый последний миг эти слова исчезли с языка и подвернулось другое – «она».

Но Краюхин понял, о ком идёт речь.

– Она тебя ко мне послала? – спросил он, и Ульяна тоже поняла, о ком говорит Алексей.

– Зачем же? Я пошла сама. Она бегает, хватается за голову, ждёт вас… – сказала Ульяна.

– Конечно, ждёт… – поспешил согласиться Краюхин.

Что-то тёмное-тёмное мелькнуло в ясных глазах Ульяны, и она опустила голову.

– Я обещал прийти на раскопки через неделю, а видишь, сколько времени сижу здесь. Ну, а ей совет нужен… Вот какие дела, – смущённо сказал он и, помолчав, скорбным голосом добавил: – А у меня, Уленька, полная неудача.

Она вскинула головку, быстрые глаза её взметнулись, вспыхнули, крутые подковки бровей дрогнули, и он понял, что она готова ради него в огонь и в воду.

– Ты посмотри, Уленька, сюда внимательнее, посмотри, – возбуждённо говорил Краюхин, склонившись над развёрнутой картой отца и кисетом Марея. – У отца здесь заштриховано, на кисете тоже отметка – кружок. Подожди, посмотрим по моей новой карте, какому месту в Улуюлье эти отметки соответствуют… Так… так… Синее озеро! Смотри, как точно совпадает… А ну-ка, посмотрим эти отметки… Тунгусский холм! Так… верно… Ну, а эти отметки?.. Заболотная тайга! Какая точная схема… а всего лишь кисет… А что же это? Смотри, вот на кисете кружок, а за ним крестик… Кружок приходится на Заболотную тайгу, а крестик чуть подальше… А как на отцовской карте? Гляди-ка, у него здесь тоже заштриховано… Ты знаешь, Уля, отец наверняка пользовался данными тунгусов… совпадает, многое совпадает… И тебе не стыдно? Столько времени таила от меня такую вещь?! Да и Марей-то Гордеич каков! Я думал, у него от меня тайн нет… А Михаил Семёныч неужели ничего не знал? Вот подпольщики, вот конспираторы!.. Ну, ничего, хорошо, что не сгинуло всё это, оказалось в наших руках… тут есть над чем подумать… – Краюхин запустил свои длинные пальцы в отросшие густые волосы, устремил взгляд на карты и замер.

Ульяне показалось, что с этой минуты он забыл обо всём на свете и даже о том, что рядом с ним она, уставшая с дороги, не евшая с самого рассвета, ждущая от него ласковых слов, дружеского одобрения. В какую-то минуту её стало точить раскаяние. Уж очень поспешила она со своей тайной. Кисет можно было пока не показывать. Ещё, чего доброго, он заберёт его и помчится к Тунгусскому холму, отдаст той. И Ульяне живо представилось, как та склонится вместе с ним над кисетом, и они будут долго разговаривать о чём-то очень сложном, недоступном её, Улиному, пониманию. Но через мгновение Ульяне стало не по себе от этого дурного чувства: «Какая же я плохая! Разве это моя собственность? Дедушке от целого народа, на общее благо всех людей это передано… А Алёша-то как обрадовался! Нет, нет, недопустимо было молчать! И уж если понесёт той, то пусть несёт! Она-то не чета мне – учёная, помогает ему Улуюлье открывать. А я буду жить как жила – таёжной птахой».

Этот мысленный разговор с собой, как всегда, прямой и резкий, навеял на Ульяну грусть. Она опустила плечи, согнулась, обняла руками свои колени и затихла, чувствуя, что из глаз катятся слезинки, падают на губы, растекаются на подбородке.

– Чёрт возьми, Уля, я понял свою ошибку! – вдруг закричал Краюхин. Не зная, как излить своё возбуждение, он принялся ногами расшвыривать дрова.

Уголком платочка она поспешила вытереть глаза. Но её опасения были напрасными – он ничего не заметил.

– Мокрый угол Заболотной тайги надо проверить! Вот смотри, Уленька, у отца на карте это место покрыто штрихом, а у тунгусов отмечено крестиком…

Он вернулся на прежнее место, приблизил к Ульяне карты и кисет и принялся горячо объяснять.

Из лесу вышел Бенедиктин. Увидев Ульяну, он остановился поражённый, едва сдержав возглас удивления. Девушка показалась ему настоящей красавицей. Осматривая её с ног до головы, он услышал слова Краюхина: «Мокрый угол Заболотной тайги», – и насторожился, чтобы понять, о чём идёт речь.

Мокрый угол! Назван-то так, что лучше не придумаешь. Растёт тут главным образом ельник, и всё крупный, сукастый, покрытый сивым, жёстким, как щетина, мохом. По сухому шагу не ступишь – всюду хлябь, ржавая вода, тухлые болота с голыми кочками. А уж гнусу такое множество, что рта невозможно раскрыть! И комары тут рослые, горбатые, с тёмными пятнами на крыльях и липкие-прелипкие, будто вымазанные в каком-то клейком веществе. Кусают так чувствительно, что вздрагиваешь, как от укола иголкой шприца.

В Мокром углу Заболотной тайги для человека одна отрада – красная смородина, или, как её называют в Сибири, кислица. Столько её тут, что диву можно даваться! Вот поди ж объясни, почему она здесь так изобильно произрастает! Солнца в Мокром углу куда меньше, чем в других местах Улуюлья, а ягода вырастает сочная, крупная, сладкая.

Мокрый угол Заболотной тайги – это северо-восточная окраина Улуюлья. А что дальше? По всему видать, то же самое: леса, болота, глушь первозданная… Но там уже другая земля, не высокоярская. И хоть нет в тайге пограничных застав и таможен, каждый обитатель держится своих областных пределов.

Три дня и три ночи провели Краюхин и Ульяна в Мокром углу. Первые и вторые сутки знакомились с местностью, прокладывали маршруты, наносили их на карту. По ночам Краюхин изучал небо, уточнял «обстановку» по звёздам. Ночевали у костра; на рассвете поднимались и снова брались за работу.

Видя, как осунулась, похудела Ульяна, Краюхин говорил ей:

– Зря ты, Уленька, пришла. Сгублю я твою молодую жизнь. И расцвести не успеешь!

Ульяна косила на него глазом, деланно сердитым тоном отвечала:

– А вы бы о себе подумали, Алексей Корнеич. У вас тоже на лице одни глаза остались.

– Вот подожди немного: кончится лето – на курорт поеду. Вернусь полный, красивый, мареевские девушки проходу не дадут, сами ловить в проулках будут.

Ульяна становилась строгой, серьёзной, пыталась съязвить:

– На что они вам, мареевские, сдались? У вас и высокоярские на примете имеются!

Краюхин смеялся, отшучивался:

– Что ты, Уленька! Разве высокоярские чета нашим мареевским?

Так и говорили они шутками-прибаутками. Никакие неудобства таёжной жизни не омрачали их настроения.

На третьи сутки предстояло самое главное – проверка показаний компаса. Только стала заря заниматься, они поднялись на ноги. Ульяна быстро вскипятила чай, покормила Находку. Оба молчали. Вернее, молчал Краюхин, а Ульяна не считала себя вправе начинать разговор первой. Она чувствовала, что Краюхин волнуется, и волновалась сама.