Сердце огненного острова - Николь Фосселер

Якобина в замешательстве взглянула на него и еще крепче прижала к себе Иду. В ее душе боролись растерянность, счастье и отчаяние. Вероятно, Ахтеркамп заметил это по ее лицу, потому что неуверенно добавил:

– Вы ведь замужем? Или я что-то напутал?

Якобина стремительно шла по улице, несмотря на тяжесть Иды, которую она несла на руках. Дома слились для нее в сплошную серую массу. После Явы и Суматры ей все казалось здесь серым: дома и небо, висящее над самыми крышами, лошади и экипажи, одежда людей и их лица. Серым, унылым и давящим.

– Джеки! – кричал за ее спиной Эдвард. – Постой же! Джеки!

Но Якобина не могла остановиться. Едва она вышла из дома и в двух словах сообщила Эдварду об условии, при котором Ида могла с ней остаться, как у нее тотчас возникла неодолимая потребность бежать куда глаза глядят и как можно быстрее, словно ей опять грозила опасность.

Лишь когда у нее сбилось дыхание, а Ида показалась невыносимо тяжелой, она замедлила шаг и обернулась. Эдвард подошел к ней и с улыбкой вытер слезинки на ее щеках.

– Так упорно я еще не бегал ни за одной женщиной. – Якобине было не до смеха, но и Эдвард стал серьезным. – Раз уж это надо, я женюсь на тебе только ради Иды. Но я был бы счастлив, если бы ты вышла за меня замуж ради того, чтобы быть со мной рядом.

Вся дрожа, Якобина крепко прижала к себе девочку, потому что боялась ее уронить. Этот ребенок, которого она не вынашивала в своем животе, не рожала, но зато спасла из безжалостного потока, защитила своим телом от огненного вихря и вынесла на своей спине из ада, этот маленький человечек был ей дороже всего на свете.

Она посмотрела на Эдварда, прекрасного, будто дальневосточная скульптура, с экзотическим лицом, словно отлитым из бронзы, и темно-карими глазами. Когда он шел по улице в элегантном пальто, без шляпы, на него оборачивались прохожие.

Рот Якобины открылся, но из него не раздалось ни звука. Она хотела сказать, как сильно привязалась к нему за это короткое, но незабываемое время плавания на борту «Принцессы Марии», с какой радостью она бы отважилась начать новую жизнь рядом с ним, и не только ради Иды, но она просто не могла. Она боролась с волнами цунами, чуть не сгорела, она заглядывала в адскую пропасть, но все еще ужасно боялась таких мелочей человеческого бытия. И боялась самой себя, того, что скрывалось в глубинах ее души. На Яве и Суматре она обнаружила, что кровь, текущая в ее жилах, вовсе не такая трезвая и уравновешенная, как с гордостью утверждали ее родные. В ней дремала страсть, которую просто трудно разжечь. Но когда она вспыхивала, огонь был такой же неукротимый, как тот, что горит в недрах земли и часто прорывается сквозь земную кору. Словом, она многое хотела сказать Эдварду Люну, но не смогла.

Вместо нее ответила Ида. Она протянула ручонки к Эдварду, вцепилась пальчиками в ткань его пальто и решительно схватила Якобину за руку. Эдвард бережно обнял Якобину за талию, прижал ее и девочку к себе. Якобина перестала бунтовать и устало положила голову на его плечо.

– Вы обе мои, – пробормотал Эдвард. – Обе мои.

И Якобина кивнула.

Август заканчивался. Солнце, уже тяжелое, золотисто-оранжевое, возвещало о скорой осени. Оно блестело, играло на широкой ленте Темзы, оно превратило в серебряные монетки дрожащие листья тополей, росших на ее берегу, а листве дубов и буков придало матовый оттенок. В саду Хорнбим-Хауса пышно цвели хризантемы, георгины, гладиолусы и львиный зев. Возле самого особняка звучали веселый смех, светлые детские голоса и низкий бас двух мужчин.

– Как же они подросли за этот год! – тихонько сказала Флортье и поставила чашку. Рядом с ней на столе лежали модные журналы, образцы тканей, кожи и фурнитуры; все это она только что показывала Якобине. В декабре она собиралась открыть в Лондоне собственную лавку экстравагантных шляпок и обуви – на деньги, которые она заработала швеей в цирковой труппе и не тратила, а копила, проявляя железную дисциплину. Ну, и чуточку ей добавил Джон. Двенадцать лет все в ее жизни крутилось вокруг Джона Холтума и его цирковых номеров, теперь настала ее очередь.

– Да. Думаю, теперь с каждым годом разница будет все заметнее, – улыбнулась Якобина.

Они сидели на террасе за чаепитием. Было 30 августа. Двенадцать лет назад в этот день Якобина и Флортье спустились по склону вулкана Раджабаса на берег залива, там их подобрал буксир и увез с опустошенного катастрофой побережья Суматры. С тех пор они всегда отмечали эту дату вместе. В какой бы стране ни находился в конце августа Джон Холтум со своим номером, супруги Люн приезжали туда – в Лондон, Копенгаген, Шанхай, Нью-Йорк, Париж. В этом году Якобина и Флортье впервые отмечали этот день в Хорнбим-Хаусе на Темзе, так как в начале лета Джон Холтум попрощался с цирком. Будто сказочный великан, стоял он в саду и показывал детям, как жонглировать тремя мячами. Лишь вблизи было видно, что его светлые волосы и борода сверкали серебром, а морщины еще сильнее врезались в грубое лицо. В октябре он отпразднует свое пятидесятилетие. Но и у Эдварда Люна появилась на висках первая седина. Сейчас он, босой, в светлых брюках и рубашке с засученными рукавами, ловко подкидывал в воздух три мяча. Вокруг мужчин скакали босые, в легкой одежде, три черноволосых ребенка с миндалевидными глазами. Как и их отец, они носили одновременно английские и китайские имена и росли двуязычными, в равной степени владея английским и кантонским. У десятилетнего Эдварда-младшего, или Кван Йю, уже угадывались резкие черты его отца; спокойный и осторожный, сейчас он для начала сосредоточенно тренировался с двумя мячами – подбрасывал их кверху и ловил.

– Ци-ирк! Ци-ирк! – пищал четырехлетний крепыш Джонатан – Юн Йюн. Он самозабвенно подкидывал один мячик и пытался его поймать, а его сестра, восьмилетняя Дейси, или Дай-ю, миниатюрная и нежная, как розовый лепесток, но с живым темпераментом, напряженно грызла кончик косички и смотрела на дядю Джона, а потом ревностно подбрасывала мячи один за другим.

– Мамабина! Мамабина! – радостно закричала Ида, ловко жонглируя тремя мячами. Теперь, в пятнадцать лет, она стала поразительно похожа на Маргарет де Йонг. Такие же сапфирно-синие глаза сияли на правильном лице с красиво очерченным ртом, да и ее фигура, в которой уже появилась женственная округлость, часто напоминала Якобине мать Иды. Лишь волосы, спадавшие пышной гривой на ее спину, остались светлыми, хотя со временем у них появился рыжеватый оттенок, унаследованный от отца. – Мамабина! Тетя Флортье! Глядите!

– Я вижу, дочка, – ласково крикнула в ответ Якобина. – Потрясающе!

– Браво! – поддержала подругу Флортье и зааплодировала.

Ида поймала один за другим все мячи и радостно улыбнулась. Потом повернулась, побежала к Эдварду, который тем временем тоже поймал все свои мячи, и прижалась к приемному отцу. Он обнял ее и поцеловал в лоб. Потом они встали друг против друга и, под шуточные реплики и смех, стали подбрасывать мячи в одинаковом ритме.

– Как у нее дела? – негромко поинтересовалась Флортье по-голландски, на котором она говорила только с Якобиной. В быту она давно перешла на немецкий и английский, а для Якобины стали привычными оба китайских языка, принятые в Гонконге. Кроме Флортье, она регулярно говорила по-голландски только с Идой, чтобы девочка не забыла язык ее родителей.